Я метался в бреду…
Невыносимая боль, глубоко впиваясь острыми зубами во все органы, что находились ниже груди, рвала их практически без перерыва. Лекарства и наркотики совершенно не помогали, только тупили голову, поэтому я не мог ни о чём думать, кроме как о ней, разъедающей мою плоть боли. Цепляясь за склизкие рельефные выпуклости терзаемого и воспалённого Разума, мысль о смерти пробралась в переднюю часть моего черепа и, удобно усевшись на упругий гипоталамус, начала долбить изнутри лобную кость прямо промеж глаз предметом, чем-то напоминающим молоток обувщика, ремонтирующего кожаные туфли на толстой подошве. Отворачивая своё скрюченное болью тело от стены с опостылевшей трещиной в штукатурке, сквозь серую пелену бредящего Сознания я увидел проходящего мимо моей кровати доктора в режущим глаза белоснежном халате. Моя рука, которой я попытался остановить врача, провалилась в пустоту, и тогда, разжав скованные спазмами челюсти, я простонал на выдохе: «До-о-октор…»
Он мог сделать вид, что не услышал, и пройти, но повернул ко мне своё лицо… Никогда, никогда не до и не после я не видел более светлого лица… Конечно, кроме лица Мамы. В его уставших глазах было столько грусти и печали, что я на время забыл о грызущей меня болезни.
В последний раз ко мне подходил мой лечащий доктор два дня назад. Услышав от меня жалобы на нестерпимую боль и результаты взятых анализов, прочитанные медсестрой с листка, он тёплыми руками понажимал мне подреберье, затем, сильно надавив ниже пупка и увидев мою болезненную реакцию, выписал новые лекарства с большим количеством кодеина. В его быстром, пронизывающем взгляде в мои глаза я заметил не то что неуверенность, а глубокое сожаление, но…
Быстро встав со стула и положив мне на правое плечо руку, с натянутой на его круглое лицо улыбкой как-то неуверенно сказал:
– Боль должна утихнуть, а новый препарат, который я вам прописал, локализует воспалённый очаг и высушит метастазы. Как только пойдёте на поправку, будем думать о переводе вас в реабилитационный центр.
Два дня мне кололи лекарства, и многие часы я пролежал под капельницей, но, вопреки словам доктора, мне стало намного хуже. Вчера вечером я всё понял. Осознал, что шансов у меня не осталось в борьбе со страшным недугом… увы.
