«Драная собака, драная собака, иди отсюда!», – кричат дети во дворе.
Драной и иногда ободранной собакой они называют Мелиссу. Аллергия разъедает ее тело. Кожа покрывается твердыми темно-бордовыми корочками, а потом скатывается или обдирается Мелиссиными руками из-за раздражительной чесотки, оставляя за собой живые, сочащиеся красные рубцы.
На крики Мелисса не отзывается, она молчит, и в ее молчании больше слов, чем в возгласах детей. Девочка тихо и медленно шаркает ногами по хрустящим листьям в сквере. Шуршания успокаивают ее.
В доме Мелиссы, высоком и многоквартирном, проживают разные люди. Соседка Зина, женщина семидесяти лет, по воскресеньям встречается на рынке с Риммой, бабушкой Мелиссы. Мать Мелиссы, Клара, утром с понедельника по пятницу идет на автобусную остановку с матерями Сони, Ксении и Алеши, с которыми она училась в одной школе. Председатель дома, баба Тома, чей сын ругается с Иннокентием, отчимом Мелиссы, в конце каждого месяца ходит с зеленой тетрадкой по квартирам и записывает показания счетчиков горячей и холодной воды. Нет в этом доме человека, которого бы не знали и который бы не знал квартиру номер сорок на пятом этаже второго подъезда, где живет больная семья больной Мелиссы.
«Мелисса, поднимайся, морковный сок!», – кричит с балкона бабушка. Каждый день Мелиссе необходимо, помимо звуков природы, впитывать стакан раздавленной соковыжималкой «Журавинка» морковки. От рыжего корнеплода кожа девочки желтеет и пахнет загаром. Однако морковный сок менее отвратителен ей, чем печенья из цветной капусты, которые в нее впихивает мама. Мелисса давится ими каждую субботу, потому что капуста не вызывает аллергии. Но сегодня ей было так нестерпимо, что она заперлась в ванне и не выходила, пока отчим не отпер дверь. Мелисса молча водила пальцем по переводным картинкам, кусками сохранившимся на стенах комнаты, пытаясь отодрать их, как те корочки, что покрывали ее лицо. Глаза Мелиссы опухли и покраснели от обиды и непонимания, почему там, во дворе, бегают дети, чья кожа не морщится, хотя они жрут все, даже недавно завезённые в Россию “Snickers” и “Mars”.
– Опять начинается?! – буркнул отчим, чья фигура снизу выглядела еще устрашающе.
Она не смогла ничего ответить и заплакала – детский, скрипучий визг бессилия и отчаяния. Этот дядя, неродной отец, раздражал Мелиссу, раздражали и их ночные стоны с матерью, которые протискивались сквозь нетолстые хрущевские стены и нарушали детский сон. С годами Мелисса научилась сосредотачиваться на внутренней музыке, которую она слышала в моменты тревоги. Эта музыка начинала играть, когда ей хотелось уйти от действительности и убежать в то будущее, которое она сладко воображала.
