Ноги в старых рваных онучах примерзали к земле, а холод, мелкой дрожью и ознобом пробирал всё тело, вырываясь в окружающий мир звонким стуком молодых и крепких зубов. Никанор, не замечая куропаток, совсем близко подбежавших к порогу, в надежде разыскать что-то съедобное, справил нужду, и рывком открыв скрипучую дверь, вернулся в избу. Затхлый запах квашеной капусты, смешанный с дымом горящих дров в печи ударил в нос, отчего в пустом животе молодого человека заурчало. И тот, поёжившись, и отогревшись после холода, поборов в себе последние позывы совести осторожно, чтобы не разбудить спящих на лавках у стен братьев, подошёл к деревянной бочке и приподняв тяжёлую крышку на ней, щепотью достал капусты, а затем, быстро швырнул её в рот. Она предательски заскрипела на зубах, но никто не услышал этого. И Никанор, как ни в чём не бывало, шмыгнул к своему месту в келье и нырнул под старую овчину, надеясь ещё поспать до утренней молитвы. Но лишь он дожевал капусту и сомкнул веки, как послышался звук с колокольни и вся братия, кряхтя и охая, заворочалась, просыпаясь. Надо было вставать и ему, как вдруг с входа раздался громкий скрипучий голос:
– Кто, жрал капусту? Крышка не на месте.
В избе сразу же, вновь, притихли.
– Кто надысь бегал до ветру?
Прозвучал новый вопрос и Никанор, понимая безысходность своего положения и неотвратимость наказания, тихо прошипел со своего места;
– Это я брат! Бес попутал, прости меня.
Монах, стоявший у бочки с капустой, ничего не сказал. Лишь подойдя вплотную к послушнику, сквозь зубы промычал:
– А вот это ты скажешь отцу Лазарю после молитвы.
Затем, повязав онучи, надев лапти и накинув старый овчинный тулуп, вышел из кельи, хлопнув за собой дверь. Вся братия, состоявшая здесь из четырех монахов, поспешила за ним. Последним из избы вышел Никанор. Повесив голову и думая о наказании, которое его ждёт, он, утопая по колено в снегу, медленно направился в сторону деревянной церкви, расположившейся в центре скита между старыми берёзами на небольшой возвышенности.
– До коле это будет продолжаться?
Гневно рассматривая опущенную лохматую голову отрока, стоящего перед ним на коленях спрашивал строгим голосом отец Лазарь. Старческий голос надрывно брал верхние нотки, а седая борода подёргивалась в такт вопросам.
