Текст, который вы держите в руках, нашёл меня почти случайно. Но, работая над ним, я снова убедился, что жизнь не терпит случайностей. Именно так приходят знания, кардинально меняющие наши убеждения, взламывающие застоявшиеся рамки обыденного мира, заставляя нас увидеть то, что всё это время спокойно лежало на самом видном месте, как говорится, «под лампой».
Рукопись на валлонском языке, довольно экзотичном для современной Европы, прислал мне один почтенный российский коллекционер. Поначалу заказ показался мне рутинной работой с архивом малоизвестного литератора: разрозненные файлы, сканы лекций, фрагменты какого-то учебного пособия, личные заметки. Помимо непосредственно перевода, заказчик попросил дать ещё литературную и концептуальную оценку материала в целом.
Попытки найти какую-либо информацию об авторе, чьё имя – Henry du Midi – стояло на титульном листе, оказались тщетны. В академических базах данных, в сетевых архивах и даже в сохранённых кэшах интернет-страниц не оказалось ни одной персоны даже с отдалённо схожим именем.
Но главная трудность оказалась даже не в лингвистике, а в самой сути текста. Поначалу я воспринял его как беспорядочную компиляцию: хаотичное смешение средневековой демонологии, юнгианской психологии, готической литературы и конспирологии. Но чем глубже я погружался в абсурдную логику неизвестного Анри дю Миди, тем более стало приходить понимание, что передо мной не просто повесть, а тщательно выстроенный литературно-философский лабиринт, в котором четыре, казалось бы, на первый взгляд, не связанные между собой сюжетные линии оказались коридорами, ведущими в одну и ту же неожиданную точку.
Так называемый «С-Тест» перестал выглядеть психологической игрой и обернулся диагностической картой человеческих уязвимостей. Лекции по «Молоту ведьм» из исторического экскурса превратились в теоретическую базу Зла, наглядно демонстрируя, как Страх веками использовался в качестве безотказного оружия властей. История Писателя развернулась в серию сцен, где вся эта теория воплощалась в «реальность». А «Искусство сновидений», первоначально казавшееся полной клиникой, преобразилось в практическое руководство, в своего рода «полевой устав сновидящего».
