Каждый раз, когда я возвращаюсь из школы домой, я вижу одну и ту же картину. Ничего нового. Я уже лишён возможности поностальгировать в будущем о своём детстве, так как последние десять лет перед глазами проносится плёнка с одним и тем же кадром.
Убогий двор.
Не менее убогая детская площадка, куда детям соваться категорически запрещено. Но они всё равно бегут к этим ржавым качелям с облупившейся жёлтой краской и разбивают себе лбы и губы. Они бегут к этой деревянной песочнице, где вместо клада откапывают засохшее собачье дерьмо, которым так и хочеться накормить местных собаководов.
Убогие дома.
И это вечно убогое, вечно палящее в лицо солнце. Ослепительные лучи отражаются от тысячи окон и попадают на меня как на жалкого муравья, угодившего под лупу хулигана. Я поднимаю глаза, взглядом отсчитываю этажи.
Один…
Два…
Три…
Прежде чем я досчитаю до десяти – можно ослепнуть. Можно повредить глаз. Можно остаться инвалидом. Но я продолжаю считать до десяти. И когда я называю десять – вижу её.
Убогое сегодня.
Каждый день. Она там, за треснутым стеклом. Словно манекен в витрине дешёвого магазина. Стоит в одной позе, уставившись в одну точку – на меня. Ждёт меня.
Я захожу домой.
Она по-прежнему у окна. Закуталась в свой вафельный халат зелёного цвета и смотрит на меня взглядом перепуганной жертвы нападения маньяка.
– Мам, не беспокойся за меня.
– За тебя я не беспокоюсь, – говорит она. – Я беспокоюсь за себя.
Все думают, что у нас одни корни. Общая кровь. Ну и пусть так думают дальше. Будь у них лопата и искреннее желание покопаться в чужой жизни, они сразу бы всё откапали. Копни поглубже – и вот совсем разные корни. Два разных растения, одно из которых отравит своим ядом, чуть коснись его шипов.
Не знаю, от бога она или от дьявола, но она прекрасна. Цветёт, благоухает. И этот вафельный халат не в силах скрыть её прекрасную фигуру. Она хороша. Богиня, сучка, сладкий персик – такие эпитеты я слышу в её адрес от мужчин. Приятно мне? Ревную я?
Плевать мне на её мужиков, как на новых, так и на старых.
Поглаживая себя по голове, она спрашивает меня:
– Тот мужчина, – её голос дрожит, – в белой майке… он долго шёл за тобой?
– Я никого не видел.
– Я видела…
Моя мать – тот еще параноик.
Ненавижу ездить с ней в автобусе. Когда мы заходим в душный салон жарким июльским днём, всё мужское внимание наше. Если какой-то мужчина начинает движение в нашу сторону, протискивается, встаёт рядом, – мы немедленно уходим. Уходим в конец или стремительно покидаем автобус на следующей остановке. Рядом никому нельзя стоять. Нельзя дышать. Нельзя мечтать. Я только мог догадываться, что происходило в головах этих мужчин. Позы, в которых они её желали. Их влажные языки. Их пальцы, жадно хватающиеся за груди.
