– Маам! Маам! Маааам!.. – голос Анечки звенел в тишине, будто капля по стеклу.
– Иду, иду уже, – отозвалась мать где-то из кухни, сдерживая раздражение.
Дверь, перекошенная и давно не смазанная, скрипнула, впуская слабый свет из коридора. На пороге стояла Анечка – годовалая девочка, босоногая, в тонкой ночнушке, мятой и перекрученной, будто она ворочалась в постели слишком долго. Рыжеватые волосы торчали в разные стороны, щеки пылали от сна или от чего-то большего.
В руках у неё дрожал пластмассовый горшок, перевёрнутый, едва удерживаемый маленькими пальцами. Из него стекала тёплая жидкость – по рукам, по краю ночнушки, по полу. След тянулся от спальни до самой двери ванной. Коричневато-жёлтое пятно на линолеуме было причудливо вытянуто и словно пульсировало.
Мать застыла, мгновение просто глядя.
– Анечка… ну как же так? – прошептала она и подошла ближе, бережно забирая из рук ребёнка злополучный горшок, едва не расплескав остатки содержимого на тапки. Девочка молчала. Смотрела снизу вверх, не мигая. Улыбалась. Как-то странно – не по-детски, будто уже знала, что будет дальше: вытереть, отругать, потом поцеловать – всё как всегда, по сценарию.
Не сказав ни слова, Анечка развернулась и, пошатываясь на пухлых ножках, направилась по мокрому следу в сторону ванной. Шлёпанье её босых ступней по лужам звучало глухо, словно удары по сырой ткани. Мать медленно пошла следом, чувствуя, как неприятно липнет линолеум к подошвам – и не могла отделаться от ощущения, будто ступает не по полу, а по чему-то чужому, разлившемуся в доме без спроса.
Ванная была совмещённой, маленькой и сырой – старая плитка трескалась по углам, из-под облезлой раковины тянуло железом и сыростью, а в швах между плитками густо чернела плесень. Анечка остановилась у порога, глянула куда-то вверх, будто в ожидании чего-то привычного. Мать тоже подняла глаза – и на секунду задержала взгляд на зеркале.
Оттуда на неё смотрела уставшая женщина с сорок раз прокрученной усталостью в глазах. Волосы – русые, заплетённые наспех в неровную косу, из которой выскальзывали пряди. Лицо чуть осунувшееся, под глазами синева, как след от ночного недосыпа. Тонкий домашний халат, поношенный, с выцветшими цветами, сидел неровно, как будто сама ткань привыкла к спешке. Руки – сухие, с покрасневшими пальцами, пахли моющим от так и не домытой посуды.
