Я проснулся в этой зловонной дыре. Контора Ника Бейли, чтоб её за ногу! Моя контора! Сразу было понятно, что сегодня ничего не изменится. Это прогнившее старое здание некогда было бойней. От каждого кирпича несло кровью и сыростью. Двадцать лет пыли старых дел, вонь дешёвых сигарет и кофе – вот чем дышало это место. Эта поганая лампочка под потолком моргает, как аритмия. Пустая бутылка из-под виски стояла на столе, словно надгробный камень. Три окурка с отпечатком губной помады, оставлены рядом. Вчерашняя газета, которую даже не удосужился открыть. На стене красуется пятно от брошенного в гневе стакана. Оно напоминает карту страны, которой не существует.
Дверь скрипнула, словно кто-то провёл ногтями по стеклу. Без стука. Нагло. Бесцеремонно.
– Входите, если уже вошли, – сказал я, не поднимая глаз. Куда интереснее было разглядывать помаду на окурках. Не помню вкус этой помады, но губы были влажные.
– Вы… расследуете дела? – женский голос дрожал. Мне показалось, что она боялась услышать ответ.
– Только те, что оплачены, – я провёл кончиком пальца по рубцу на щеке и посмотрел на неё.
Слишком дорогое пальто, для этого района. Каблуки вонзались в коврик с выцветшим белоголовым орлом. Лицо скрыто вуалью. Но губы… Губы алые, будто их нарисовали кистью. Сумочка от Джудит Лейбер в её руках вот-вот задохнётся. Дорогая сумка. Она сжимает её так, что кожа на перчатках потрескалась. Дешёвый спектакль?
– Мой брат… Мне нужна помощь…
– Дамочка, бюро добрых дел выше. Вы ошиблись.
– Мне нужны вы… – она зашагала своими идеальными ногами ко мне.
«Ага, брат», – подумал я, осматривая её ноги в чулках.
– Он пропал вчера. Я могу заплатить… – её голос дрожал, как колокольчик. Она как потерянный щенок на обочине. Жалкая. Несчастная.
– Наличными. Чеки не принимаю, – я перебил её.
Она подошла близко и достала из сумочки конверт денег. Я клюнул, как дурак. Не на деньги, хотя конверт был толстый. Не на эти ноги в дорогих чулках, хотя юбка задралась, когда она садилась. Меня поймал на крючок её дрожащий голос. Та самая дрожь, которую нельзя сыграть. Вот эта неуловимая нота, которую хрен подделаешь. Когда человек жадно глотает воздух, будто это его последний глоток перед гибелью. Ненавижу это. Но больше этого, ненавижу правдивый страх. Он словно поднимает всё дерьмо со дна моей паршивой души.
