Квартира Безымянного дышала застарелым табачным духом, пылью временных петель и влажной кошачьей шерстью. Воздух висел густым сиропом, как чайная заварка третьего дня, пропитанная ароматом тления нереализованных понедельников. На столе – потрескавшийся гипсокартон, карта забытых империй, где границы прочерчены трещинами отсыревшей штукатурки. Розетка искрила тихой синей аритмией под грузом тройника, от которого тянулись провода – пуповины к цифровым мертвецам: умирающему ноутбуку, вечно питающему мёртвый пауэрбанк-зомби, и зарядке для Nokia 3310 – кирпича эпохи «до», пережившего падения с пятого этажа, стирку в джинсах и три апокалипсиса в виде смены тарифов.
Безымянный лежал на диване – артефакте эпохи «Ожидания светлого будущего». Пружины, уставшие держать мироздание, прогнулись в геометрию личного ада. Одна из них – стальная змея, прорвавшая барьер протёртого до трухи дерматина – неумолимо впивалась ему под лопатку. Не больно. Напоминающе. Как дзенский посох учителя, тычущий в спину ленивого ученика: «Проснись! Или смирись!» Он не шевелился. Принял пружину. Как принимают дождь за окном.
За окном – Октябрь. Не золотой, лирический. Свинцово-серый, практический. Дождь моросил – не плакал, не лил, а именно моросил. Мелкой, назойливой сеткой, затянувшей стёкла слепой акварелью. Время – восемь утра по циферблату, но вечность по внутренним часам вечного безвременья. Будильник молчал. Он умер года два назад, и Безымянный не хоронил его, оставив как мемориал напрасным надеждам и невыплаченным кредитам сна.
Кот Будда спал на подоконнике. Свернувшись в рыжий шар из шерсти, тишины и абсолютного неведения о сансаре. Его бока мерно поднимались и опускались. Хвост, как маятник остановившегося времени, свисал вниз. Иногда кончик его вздрагивал – ловил отголоски мышиных снов в стенах. Он был. Полностью. Без остатка. Его дхарма заключалась в этом подоконнике, тёплой батарее и доступе к миске с «Вискасом». Просветлённее некуда. Живой коан в меху.
Безымянный смотрел в потолок. Там, в углу, расползалось мокрое пятно. Формой напоминало то ли карту Австралии, то ли демона в профиль, пожирающего гипсокартон. С потолка медленно, с достоинством падала капля. Раз в десять секунд. Тюк. В консервную банку из-под тушёнки, поставленную на пол. Тюк. Ритм медитации. Метроном распада. Он считал капли. Досчитал до ста восьми. Начал сначала. Дышал ровно. Вдох – запах сырости, старого дерматина и кошачьего туалета. Выдох – «Ом Мани Падме Хуй». Беззвучно. Губами.
