Полоцк. Ризы Евфросинии

Вуліцы старыя, як сцены з жыцця,

Дзе кожны камень – малітва і плач.

/Рыгор Бородулин/

Поезд на Витебск увозил их прочь от балтийских туманов. Вера прижала лоб к холодному стеклу, наблюдая, как в такт стуку колёс в небе тают последние отголоски морской симфонии. В кармане её пальто по-прежнему лежало зеркальце – теперь покрытое лёгким узором инея, будто «палангское» море оставило на нём своё последнее дыхание.

– Через три часа будем в Полоцке, – Прохор протянул ей брошюру с изображением Спасо-Ефросиньевского монастыря. На обороте красовалась репродукция древней фрески Святой, чьи глаза казались удивительно живыми.

«Интересно, она всё ещё такая… как на рисунке?» – Вера провела пальцем по репродукции, чувствуя неровность бумаги.

Поезд оставил позади сотни километров, а вместе с ними – суету больших городов. Вера и Прохор ступили на перрон под тихий перезвон колоколов, как будто доносившихся из глубины веков. Полоцк встретил их утренней осенней прохладой и золотым сиянием листвы.

Они шли по Покровской улице, шаги тонули в осенних листьях, а над головой простиралось яркое осеннее небо, точно застывшая акварель. Ветер играл жёлтыми и багряными всплесками, срывая с кленов разноцветные листья, и они медленно кружились в воздухе.

Вера сжимала в ладони зеркальце. Его поверхность, еще недавно покрытая инеем, теперь стала холодной, но чистой. И всё же, когда она поднесла его к свету, ей почудилось, что сквозь отражение облаков проглядывают маковки куполов.

– Здесь каждый камень помнит князя Всеслава Чародея, – сказал Прохор, указывая на древние стены Софийского собора, взмывающие ввысь тяжёлой громадой.

Вера не ответила. Вместо этого она подняла зеркальце выше – и вдруг солнце скользнуло по стеклу ослепительной вспышкой. На миг всё потонуло в свете, а когда глаза снова привыкли к яркости, в отражении возник силуэт: острые уши, вытянутая морда, горящий взгляд, в котором читалась не звериная ярость, а почти человеческая скорбь. Это был – Волк. Он будто шагнул из полузабытой летописи, той самой, что Вера читала в поезде, – о князе Всеславе–Чародее, который носил в себе душу зверя и судьбу изгоя.

– Ты что-то видишь? – спросил Прохор, поворачиваясь к ней.

Но Вера уже сомкнула ладони над зеркалом, будто пытаясь удержать то, что не должно было исчезнуть.