Она проснулась поздно. Слишком поздно для звонков, слишком поздно для дел, слишком поздно даже для тревоги. Солнце уже давно поднялось над городом, но в комнате царила серо-голубая тень, как если бы время остановилось где-то на границе между утром и забвением. Свет, проходящий сквозь плотные шторы, был тусклым и рассеянным, словно пытался не потревожить ту хрупкую пустоту, что обволакивала всё вокруг.
Окно было приоткрыто, и из него тянуло влажным, липким воздухом. Он пробирался в комнату мягко, будто чужое дыхание. На занавесках – когда-то белых, теперь пыльно-серых – ветер оставлял лёгкие волны, заставляя их колыхаться медленно и тягуче, как забытые привидения на сцене старого театра. В этих движениях не было жизни – только застывшая память.
Телефон лежал экраном вниз, на краю стола. Он не светился. Он молчал. Ни уведомлений, ни пропущенных вызовов, ни напоминаний. Будто мир за пределами этой комнаты не просто ушёл – он отвернулся. Как человек, уставший ждать. Будильник давно перестал звонить. Его звенящее утро, некогда такое яростное, вымерло, поглощённое этой глухой серостью. Она даже не удосужилась его отключить – просто перестала смотреть в его сторону.
Тело было тяжёлым. Не усталым – а как будто обросшим камнем. В суставах, в позвоночнике, в шее, в веках. Любое движение требовало не усилия, а подвига. Казалось, будто за ночь внутри неё выросла новая плоть – тяжёлая, вязкая, неподвижная. Мысль пошевелиться вызвала резкое сопротивление всего организма, как будто сам воздух стал липким, засасывающим гелем.
Разум метался где-то глубоко, как моль в бутылке, слабо царапаясь о стеклянные стенки. Она пыталась найти оправдание: утро слишком влажное, небо слишком серое, день не начался, потому что никто его не позвал. Но всё это было неправдой. Она просто не могла. Не хотела. Не знала, зачем.
Она осталась лежать, уткнувшись лицом в подушку, слушая, как занавески шепчут в ветре, а город за окном живёт своей чужой жизнью – без неё.
«Сегодня я не выйду», – эта мысль не пришла как решение. Она не была внутренним диалогом, не звучала разумно, не спорила и не оправдывалась. Она всплыла медленно, как мёртвое тело в стоячей воде, и осталась лежать на поверхности сознания – неподвижная, тяжёлая. Это не был выбор. Это был приговор.
