Сансара Комиссара

Ленин —

    жил.

Ленин —

    жив.

Ленин —

    будет жить.

Ленин рядом.

       Вот

         он.

Идет

   и умрет с нами.

И снова

    в каждом рожденном рожден —

как сила,

     как знанье,

           как знамя.

В. Маяковский.

Как нарком-продфинторг-надзорщик, я по служебной линии часто выезжаю на места соцпродразверстки, где провожу долгие часы работы с товарищами по части контра-контрреволюции и вообще, веду политическое просвящение в рядах неокрепших рабочих мозговых масс.

Семеныч, например, слесарь восемнадцадтого разряда, слесарит по металлу и прочему необузданному рабочей рукой материалу.

Он поворачивает ко мне свое красное, что твой помидор, лицо, и давай мне чесать про трудности рабочей жизни.

Понимающе киваю. Завтра его заберут по моему доносу, который я уже мысленно довожу до ума, хоть мне и симпатичен этот мужик. Что поделать, никаких исключений врагам народа.

Иду дальше смотреть на достижения своей Родины. Вижу: гора хлеба на замасленном полу цеха по производству куполов для сковород и прочей утвари.

Хлеб почти совсем не покрылся плесенью, а тут его какая-то собака жрет. Товарищ, говорю, а ну, предъяви документ. Представься.

Он говорит, Трофим. Я говорю, документ.

– Третьего дня потерял. Пожалей, дядя, кушать нигде нету.

Я по-служебному вздыхаю, раскрываю кожаный плащ, достаю папиросы новой марки "Мой Ленин", и предлагаю нам по штуке. Он благодарно щерится, глядя на лико вождя на пачке, а я неотрывно смотрю на бородавку на его носу, прикидывая, как бы ее получше включить в донос. Включить нужно обязательно, это такая индивидуальная примета, без которой конкретно этот документ был бы неточен, а я терпеть не могу неточностей, у меня все строго, на то я своим народом и назначен в комиссары.

Отвлекся.

Понимаю, что Трофим давно о чем-то жалобно рассказывает.

Про тетку, про большевиков, про зиму, что есть нечего, про стачки, про спички, про цилиндрики и лес, про гайки, про коммунизм, про революцию, про жизнь в целом и этот случай в частности.

Протягиваю к его лицу вытянутую ладонь.

– Спокойно, товарищ. Теперь все по-иному будет.

Все-таки этого надо упаковать сегодня. Совершенно политически безграмотен и неосмысленен. Работы с такими, как правило, тьма.

В конце рабочего дня иду к служебному транспорту. Меня везет мужик Никита. Никита напряженно молчит, и слова из него не вытянешь. Вот это наш человек.