Секрет столетнего соседа

Стук в дверь

Обычное субботнее утро. В такие дни, как правило, я позволял себе понежиться в кровати чуть дольше, чем в будни, наслаждаясь тишиной и покоем, которые так редко бывают в нашей пятиэтажке. Солнечные лучи пробивались сквозь шторы, лениво скользя по старым обоям, а из приоткрытого окна доносился привычный городской шум: где-то вдалеке сигналил трамвай, во дворе дети уже вовсю гоняли мяч, а чуть ближе, на площадке, старушки обсуждали последние новости, перебивая друг друга. Я уже почти задремал снова, погружаясь в приятную полудрему, когда раздался настойчивый, но негромкий стук в дверь. Стук был размеренный, будто кто-то выбивал определенный ритм, и в нем не было ни капли той нервозности, с которой обычно стучат в спешке. Это сразу насторожило. Кто бы это мог быть в такую рань? Почтальон? Но не в субботу. Соседи? Мы общались, но так рано ко мне никто не приходил.

Я нехотя встал, накинул старый халат и поплелся к двери, внутренне готовясь к очередному свидетелю Иеговы или распространителю пылесосов. Приоткрыл дверь на цепочку и заглянул в глазок. Сначала я ничего не увидел, только кусочек лестничной клетки. Потом чуть пригнулся, и вот тут-то меня ждало настоящее удивление. На пороге стоял Федор Афанасьевич. Наш сосед сверху. Ему, на минуточку, было… сто девять лет. Да, именно так, сто девять! И это не какая-то городская легенда, а факт, подтвержденный документами. Он переехал в нашу пятиэтажку лет двадцать назад, когда я был еще совсем пацаном, и уже тогда он был глубоким стариком. Но то, что я увидел сейчас, не укладывалось ни в какие рамки.

Федор Афанасьевич стоял прямо, не сутулясь. На нем была аккуратная, хоть и немного поношенная клетчатая рубашка и брюки. Никаких домашних тапочек – на ногах были обычные, хоть и поношенные, туфли. Но самое поразительное – это его лицо. Да, оно было испещрено морщинами, глубокими, как борозды на старом дереве, но в них не было дряблости или усталости. Его глаза – живые, пронзительные, с огоньком, который нечасто встретишь даже у молодых. Они смотрели прямо, без тени старческой мутности или забывчивости. А главное – на лице играла легкая, почти озорная улыбка. Губы, тонкие, но не иссохшие, обрамляли рот, в котором, как я потом узнал, были все его родные зубы. И это в сто девять лет!