Путь к счастью Ивана Ивановича, да и не его одного, лежал через его желудок, истерзанный гастритом.
Иван Иванович Степанов занимался тем, что, нарядившись в строгий костюм и сорочку, каждый день непременно свежую, чистую, накрахмаленную, руководил «оболтусами» в своем маленьком, тесном для такого большого мужчины кабинете.
Он очень старался, потел в шерстяном пиджаке, то и дело поправлял давящий на живот ремень, дергал узел галстука, ругался, стучал кулаком по столу, краснел, хватался за подбородок, нервно теребил несуществующую бороду, подписывал какие–то бумаги, звонил, бубнил в трубку, слушал, опять бубнил, потом, сглатывая, стоял на ковре перед начальством, и, как итог, конечно, страдал болями в области живота.
Дабы хоть как–то прийти в форму, Степанов каждые полгода укладывался в больницу "на профилактику", пил какие-то лекарства, потом глотал трубку, чтобы ухмыляющиеся и травящие смешные байки эскулапы полюбовались его слизистой, потом опять пил лекарства, морщился, кряхтел.
Лежа в лечебнице, Иван Иванович питался исключительно диетически, а по вечерам за стаканом чая рассуждал с друзьями, пришедшими его навестить, «про жизнь», про устройство вселенной, подмигивал хорошеньким медсестрам, а те краснели и отворачивались, смущенно отталкивая протянутые им шоколадки.
– Да возьмите! Что же вы, неужели сладкое не любите? – обижался Степанов. – Я без всяких «этих», просто люблю угощать женщин.
Медсестры, осмелев, шоколад все же брали, и тоже потом пили чай в сестринской, рассуждали о любви и Степанове, жалели его, бедного, одинокого мужика, желая ему всего самого хорошего.
Помимо этих скромных развлечений Иван Иванович ещё вдрызг ругался с врачом, Ниной Тимофеевной, которая вечно невовремя высовывалась на балкончик и заставала там Степанова с сигаретой.
– Вы опять?! Вам сказано, что у нас не курят, а вы за своё? Учтите, я завтра же поставлю вопрос о вашей выписке, и больше вы сюда не вернетесь! – сжав кулаки и сурово сведя тонкие, ухоженные бровки к переносице, выговаривала ему Нина, глядела на пациента снизу вверх своими большими, серо–зелеными глазами.
– Ой, ладно вам, Нина Тимофеевна! Вы сами вон, я видел, смолили! А мне нельзя? Я бы с удовольствием вышел на улицу, раз на балконе вы запрещаете, но дождь! Вы видите, какой дождь?! Прикажете мокнуть? – как будто нарочно огрызался Иван Иванович, делал ещё пару глубоких затяжек и, бросив сигарету в стоящую тут как будто случайно консервную банку, уже полную окурков, уходил, гордо запахивая слишком большой даже для него махровый халат, красный, подарок Юльки, одной из его дамочек.
