За окном старой «брежневки» светило солнце. То самое приятное, вечернее, жёлтое солнце. Согревающее и умиротворяющее. Косые лучи проникали сквозь запылённое стекло тесной кухоньки последнего этажа пятиэтажки. Через пластиковое окно, откинутое на проветривание, доносились радостные крики ребятни из песочницы. Задувающий ветер покачивал края старой занавески, забрызганной жиром и со следами затяжек от когтей кота Рыжика.
Пахло горячим маслом и жареным тестом. Антон чётко ощущал аромат румянящихся пирожков с картошкой. От этого яркого чувства желудок сводило в блаженном предвкушении. Всё это было таким знакомым и родным, что абсолютно не хотелось подниматься с табуретки, продолжая щуриться под согревающими лучами вечернего солнца, прислонившись спиной к засаленному пятну на покрашенной стене.
Скворчало масло. Под ногами поскрипывали старые полы. Жёлтые отблески вечернего святила плясали на противоположной стене, лишённой обоев. Он хорошо помнил тот момент, когда обдирал эту старую, рассохшуюся цветную бумагу, имея твёрдое желание выровнять стены и обшить их чем-нибудь более подходящим для кухни. Чем-то способным защитить от жирных паров и летящих брызг. Но не успел. Стены так и остались выкрашенными в персиковый тон, с затёртыми до блеска углами. Это было странно, но при этом выглядело таким родным, что он не стал задумываться.
На самом деле, трепыхающаяся на окне шторка была из ванной. Отец временно повесил её на простенькую гардину, когда они только переехали, и она так и проболталась почти пятнадцать лет. Впрочем, её он точно менял. И ремонт делал…
– И что у тебя с Анькой? – голос матери выдернул Антона из плена обволакивающей неги и предвкушающего бурления желудочного сока.
Она стояла у плиты и ловко перекладывала со сковородки подрумяненные пирожки, подцепляя их деревянными, ещё советскими, щипцами для белья от стиральной машины. Инструмент выглядел весьма громоздким, но мама прекрасно с ним справлялась.
– Анька классная, – мечтательно протянул он, потягиваясь.
– Любишь её?
– Больше всего на свете.
Губы женщины тронула лёгкая улыбка, а в глубоких, карих, выразительных глазах промелькнули блики сдерживаемой печали.
