Что, если ваши страхи, обиды и апатия – не просто чувства, а живые, хищные существа, обитающие внутри вас?
«Гной и свет» – это не история, которую читают. Это опыт, который переживают. Безжалостное погружение в сознание человека, где каждый день – это война не на жизнь, а на смерть между внутренними демонами.
Автор отказывается от привычного повествования и бросает вас прямо в эпицентр хаоса. Это нелегкое, а порой и мучительное чтение, которое не гладит по голове, а хватает за горло.
Если вы не боитесь заглянуть в эту тьму, будьте готовы стать свидетелем ее безжалостной природы.
Эта книга – испытание. И она не для всех.
Никакой пыли. Пыль – это покой мертвых. Здесь было движение. Вечное броуновское движение гниения. Не было коридоров, были спазмы. Не было залов, были полости, пульсирующие в такт тупой боли. Воздух – если можно было назвать так эту взвесь из испарений страха и прогорклого самодовольства – не пах. Он лез в несуществующие ноздри, как жирная, теплая слизь.
Они не обитали здесь. Они и были этим местом.
Одно дергалось. Постоянно. Сухой, быстрый скрежет хитина о нервные волокна. Оно не ело будущее, оно блевало им, извергая из себя бесконечную ленту еще не случившихся катастроф, пока его не начинало тошнить от собственного визга.
Другое сочилось. Оно находило складку в сером веществе, где запеклась старая обида, и медленно, с наслаждением садиста, расковыривало ее, пока из-под коросты не начинал сочиться свежий, теплый гной воспоминания. Оно питалось этим гноем. Оно было им.
Третье плакало. Но не слезами. Оно выделяло липкий, удушающий фермент, который обволакивал все вокруг тонкой пленкой безвольной тоски. Пленка гасила любые резкие импульсы, превращая острую боль в тупую, бесконечную, уютную ноющую муку.
А Черное – молчало. Оно не двигалось. Оно было дырой. Анти-материей. Присутствием отсутствия. Остальные суетились, визжали, сочились. Оно просто было. И его неподвижность была страшнее любого движения. Оно не хотело ничего. Хотеть – слишком суетно. Оно ждало, когда все остальное само себя исчерпает.
Их не было пятеро. Архивариус был ложью. Красивой метафорой для труса, который боится признать, что память – это не архив, а выгребная яма, где все смешалось в одну вонючую жижу.
И вот – Свет.
Он не просочился. Он ударил. Как нож в глаз. Резкий, чистый, абсолютно чуждый. Улыбка женщины.
