Работа для Павлины Карповны была отдушиной. На работе она отдыхала от рутины домашних дел и мужа, любителя кулачных боев. Здесь, среди холодных кафельных стен, пропитанных запахом формалина и едким нашатырем, она чувствовала себя не просто работницей, а полноправной хозяйкой. К ней уважительно относились, и Модест Акимыч – заведующий, и регистратор Верочка, и санитары Вовчик и Николаша. Каждый звал ее по-своему, но непременно с теплотой: Павушкой, Карповной, тетей Пашей. В этих прозвищах звучала искренняя симпатия, которой ей так не хватало дома.
Еще десять лет назад, Карповна и помыслить не могла, что полюбит свою работу. Тогда она трудилась простой санитаркой в хирургическом отделении. Мыла палаты, коридоры, туалеты. Выносила судна, полные нечистот. Меняла постельное белье, с трудом ворочая с бока набок послеоперационных больных, обрабатывала марганцевым раствором гноящиеся пролежни у лежачих. А каких нервов стоило выслушать каждого, найти нужное слово, пожалеть, поддержать, вселить надежду.
Целыми днями крутилась она в больничной круговерти, а дома ждала новая порция забот: уборка, стирка, готовка, и все это под бранный аккомпанемент мужа-пьянчуги.
Все изменилось в один из ноябрьских дней. Павлину Карповну снарядили сопровождать каталку с телом умершего старика. Зябко кутаясь в стеганый халат, она везла окоченевший труп к моргу, расположенному на отшибе больничного городка. Когда до крыльца оставались считаные шаги, вертлявые колеса увязли в липкой каше из снега и грязи. Она и подумать не успела о подмоге, как из неоткуда, возник огромный детина в сером ватнике. Будто играючи, одной рукой он подхватил каталку, другой – дрожащую от холода Карповну, и через минуту уже обмахивал веником снег с ее галош.
Импозантный, седовласый патологоанатом Модест Акимыч, окинул внимательным взглядом прибывшую санитарку.
– Запамятовал, голубушка, как вас по батюшке? – спросил он, источая обходительность.
Карповна даже оробела от столь ласкового обращения. Зарумянившись, она только с третьей попытки сумела назваться, и попроси он в эту минуту, о чем угодно, не отказала бы ни за что на свете. И он попросил.
– А оставайся-ка, уважаемая, Павлина Карповна, у нас, – он буравил ее взглядом сквозь стекла очков в золотой оправе, чудом удерживавшихся на кончике острого носа.
