«Дым-дым, я масла не ем! Дым-дым, я масла не ем!» Вот мы на фотографии: скачем козлами вокруг огромного гудящего жаром самовара, уворачиваясь от дыма.
Вокруг нас липкая жирная грязь.
Вокруг нас нет никакой географии.
Это новое место. Тут страшные неприветливые осиновые леса и наверху гудит ЛЭП.
Но зато тут можно то, что нельзя больше нигде. Потому что это дача!
Мы радостно прыгаем, мы все время как-то без устали шевелимся. То строгаем палки, то бьем молотком по кривому гвоздю в сарайчике.
Наш сарайчик – единственная крыша над головой среди болотного хаоса.
Хотя я не припомню случая, чтобы мы прятались там от дождя. Мы бы просто там не поместились. В сарайчике стоит соломенный топчан. Больше ничего из мебели туда бы не влезло, даже если бы она была.
На один из боков сарайчика приделан рубероидный навес. Под ним висят городские вещи. Придя на дачу, надо переодеться в ветошь.
Потом, когда все обзаведутся домиками и разобьют огороды, с дачников слетит последний стыд. Закатанные треники и драные футболки (не выкидывать же) или старые плавки на рубиновых от солнца мужчинах. Полуголые и оборванные люди будут перемещать лопатами грунт, выдергивать растения, высаживать растения, заквашивать растения в навозных баках и компостных кучах. Возделывать каждый свой сад кто как может. И в этой новой крестьянской реальности они в своих обносках будут смотреться как-то даже к месту.
И мы будем такими же.
Ну как «мы». Бабушка, дед, мама, папа и брат. Я не в счет, я наблюдаю.
Сейчас, правда, только самое начало: вот наш сарай, а вот мои молодые родители, и тети, и дядя, и дед, и бабушка выехали на природу что-то есть и пить. Сейчас весна и очень много воды. Вокруг голых садовых участков шевелятся некрасивые серые осины, на них почти нет листьев и совсем нет плодов, да и не было никогда.
Ну осины и осины.
Дед раздобыл где-то самовар, вокруг которого мы и скачем.
Мы – это я, мой брат Саша и мой другой брат Андрей, вот он – в буденовке. Андрей опять снял рубашку, и тетя незло кричит, чтоб он надел ее обратно. Через двадцать восемь лет она будет кричать на его похоронах, но сейчас она об этом не знает. И никто не знает, какой страшный может быть у нее голос. Поэтому сейчас все смеются.
