Сулейман сидел на скамейке автобусной остановки, но эта остановка была не из тех привычных двух, которые находятся вблизи его дома и около страхового агентства, где он работал, а где-то по середине, между ними. Уже два часа, как он сошел с автобуса, но вопреки обычному поведению пассажиров, вместо того, чтобы поспешить в направлении своего следования, уселся на скамейке. Его облик выдавал человека, переживающего депрессию. Остановка то кишела людьми, то пустела. Все куда-то торопились, никто не хотел дольше привычного оставаться на остановке, и никому дела не было до человека, одиноко сидевшего на крайней скамейке.
Почему он сошел с автобуса именно на этой остановке – сказать трудно. Может это было случайным совпадением, а может он подсознательно выбрал более живописное и наименее оживленное место, чтобы предаться размышлениям; а может быть просто, так было угодно судьбе. Но не выйти он не мог. Продолжать дальше сидеть в переполненном, ужасно шумном автобусе, было невыносимо. Любой дискомфорт усугублял его психическое состояние.
Сулейман сидел в задумчивости, абсолютно безразличный ко всему происходящему вокруг. Он смотрел на уличное движение, спешащих куда-то горожан, а голова была занята мыслями о своей неудавшейся жизни, о не сложившейся любви, о нереализованных возможностях; о том, как так вышло, что он оказался, по его мнению, никчемным в этой жизни. «Неужели все» – думал он, – «вот так вот „пшик“, и жизнь профукана, второго шанса не будет; как жестоко». Он не мог с этим смириться, был в отчаянии и готов к любым поступкам, лишь бы найти выход, но выхода не было, прошлого не вернуть.
Однако, с объективной точки зрения он совсем не был никчемным, напротив, многие позавидовали бы его положению – он был образованным, уважаемым человеком, у него была хорошая работа, собственная квартира, но он был одинок и глубоко несчастен, и жизнь его была, на его взгляд, не фонтан, далеко не фонтан. От жизни он ждал большего. А сейчас уже ему тридцать пять, и у него начался, обостряющийся с каждым годом, кризис среднего возраста. Он был в состоянии меланхолии. Мысль о провороненной жизни, о растраченной зря молодости, депрессия душили его. И с личной жизнью у него тоже не ладилось. Он был разведен и одинок. Больше всего в жизни он жалел о своей первой любви, в которой так и не объяснился любимой девушке. Он считал, что это была самая настоящая, самая искренняя, самая чистая любовь. Может, он так считал потому, что она не получила дальнейшего развития и не состоялась как отношения между женщиной и мужчиной, в следствие юности, нерешительности, робости. Потом, конечно, у него женщины были, но все эти союзы довольно скоро распадались.
