В белой палате решетки на окнах,
Блеклые образы прожитых дней,
Кто-то у Бога просил чтобы сдохнуть,
Да только Он равнодушней людей.
Пишешь стихи на клочке из тетради,
Вспомнишь Сибирь, как тяжелый табак,
Как папиросы дымятся у лада,
И как базар провожал твой зигзаг.
Гнилью от окон тянет иконной,
Крест на стене – будто след от руки.
Свобода – слово, отлитое в стоне,
Которым кашляют здесь старики.
А за окном – беспросветная трещина,
Люди идут, растворяясь в метель.
Храм недостроен, но с виду – обещанный.
Значит, и ты тут как будто живой.
Только что мимо окна прошёл парень – молодой, куртка с иголочки, руки в карманах, а в голове, наверное, никакой войны. Ни с собой, ни с кем-то еще. Я подумал: завидую. Я бы тоже так шёл – если бы знал, зачем.
Окно не закрывается. Спал в шапке, в носках и в пальто. Дышать тяжело.
Воду грел в кружке, глотнул – ожёгся, выругался. Потом посмеялся: до того ярко на фоне серости ощутил свой обоженный язык, что стало аж хорошо от боли, живу еще значит, раз чувствую. Или не так там было у какого-то философа?
Сосед по койке кашляет, как будто внутри у него завёлся трактор.
Я лежу, слушаю. Думаю: всё, что мы называем правдой – просто то, что не смогли оспорить.
Сосед этот, кстати, интересный мужик. Православный чеченец Булат. Сторчался еще в 90-е, с тех пор как-то дотянул до 20-х на героине и тюремных пайках. Говорит, убил кого-то за женщину. Как в последний раз откинулся с зоны, решил завязать и ушел в монастырь. Так и живет при храме, работает, помогает по хозяйству.
После ужина рассуждаем с Булатом о Достоевском и Толстом. Булат, оказывается, преподавал философию и литературу целый год для каких-то студентов на краю мира.
Интересный факт: у Булата рак легких, вроде излечимый, а еще он любит морских свинок. Вот такой человек.
Оргия пятниц – всё как всегда:
офисные стада
блюют на асфальт,
орёт диджей о грядущем спасенье.
А за углом – бывшие с флагами,
дым и беда —
и каждый, понятно,
почти экстремист
в коротком мгновеньи прозренья.
Пропитые тела бредут сквозь хмарь —
город умоется только к июлю.
Кто-то орёт про любовь и Париж,
но в ответ лишь:
люблю, не целую».
И я бы сказал: «живём»,
да язык не поднимется.
