Лениво перебирая клавиши, я вбил своё имя в поисковую строку
– не из тщеславия, нет, скорее по той рассеянной причине, по какой иногда подносишь зеркало к чужому лицу: посмотреть, не отразится ли что-нибудь особенное.
Результат был предсказуем: базы, дипломы, старые анкеты, пара статей и интервью – как следы, без отпечатков. Профиль без дыхания.
Но среди этих пустых ссылок оказалось одно фото. И – чужое лицо.
Моё полное имя, но чужое. И – никакого родства. Ни семейной ветви, ни предания, ни строчки на обратной стороне фотографии.
Но взгляд с единственного, чуть потёртого снимка был такой, что я задержался. Он смотрел в объектив так, как смотрят те, кто уже многое понял. Спокойно, точно. Как будто бы – знал.
Я стал искать. Но чем больше я углублялся, тем меньше было нитей. В архивных базах – сухие упоминания: беспартийный, краткая справка о службе, домашний адрес, дата ареста, строка в общем списке.
Я мог бы поехать, написать запрос, ожидать ответа, но в этот момент понял: не это мне нужно.
И тогда я сделал то, что, возможно, был обязан сделать. Я его вообразил. Представил, каким мог бы быть этот человек с моим именем. Не мной, но похожим на меня. С моим лицом, но на другой фотографии. С судьбой, сшитой из догадок, документов, из немых фраз старых отчётов.
Он был Николай Владимирович Волянский.
Мой тезка родился в Харькове – тогда, когда город ещё жил в тишине университетских двориков, в пыли библиотек, в шелесте лип и вязов, согнутых ветром с Левобережья.
Это был 1894 год, и в доме Волянских родился второй сын. Октябрь, двадцатое число – день, когда, почти театрально совпав с новым рождением, в Ливадии, на южных склонах уходящего века, скончался император Александр Третий – тяжёлый, как срубленный дуб.
Газеты с запозданием печатали траурные рамки, а в Петербурге, всё ещё в сумерках недоумения, спешно подбирали свадебную ткань: двадцатишестилетний Николай Александрович, ещё не коронованный, но уже смертельно утомлённый наследник, готовился к венчанию с принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской, которую спустя считанные недели нарекут Александрой Фёдоровной.
Первенец, Митя Волянский, был хил с младенчества и не дожил до восьми: его снесла одна из тех эпидемий, что с щедрым постоянством собирали свою детскую дань в тесных, пахнущих яблоками и карамелью купеческих кварталах.
