На экране высветилось: «номер неизвестен», что обычно обозначало спам, но я был не прочь поговорить, так что нажал «ответить».
– Алло.
– Папа?
Я подскочил, ударившись коленями о кухонный стол, расплескал кофе.
– Мэгги? Ты?!
Ответа я не разобрал. Плохо было слышно, в трубке шуршало и потрескивало, будто голос вот-вот пропадет.
– Погоди, милая, я тебя почти не слышу.
С кухни у меня разговаривать – хуже некуда. Сигнал – одна-две палки. Я вынес телефон в гостиную и споткнулся о доски, которые подравнивал, полировал и красил. Обычное дело, если столярничаешь, чтобы убить время по ночам, вечно выходит кофейный столик. Только я никак не мог собраться и закончить, так что по всему ковру валялись инструменты и опилки.
Я проскакал через этот развал и кинулся в коридор перед детской спальней Мэгги. Из ее крохотного окошка виднелись наш задний двор и старая Лакаваннская железнодорожная линия[1], – когда я прислонился к стеклу, сигнал показал три палки.
– Мэгги? Так лучше?
– Алло!
Все равно казалось, будто до нее миллион миль. Будто из-за океана звонит. Или из хижины в глухом лесу. Или из кузова старой машины, забытой в подземном гараже.
– Папа, ты меня слышишь?
– С тобой ничего не случилось?
– Пап, алло! Ты слушаешь?
Я притиснул телефон к уху и гаркнул:
– Да! Где ты? Тебе нужна помощь?
И линия заглохла.
«Разговор прерван».
Первый разговор за три года не продлился и минуты.
Зато теперь я знал ее номер. Наконец, наконец у меня был способ с ней связаться. Я нажал «перезвонить» – занято. Попробовал еще, второй, третий, четвертый раз: занято-занято-занято. Это она мне звонила. Я так разволновался – руки дрожали. Заставил себя больше не набирать, а дождаться звонка. Сел в ногах ее кровати, нетерпеливо оглядывая дочкину спальню.
Все ее вещи так здесь и остались. Я не звал гостей с ночевкой, так что повода все это повыбрасывать не было. Постеры, которые она налепила в старших классах: «One Direction», «Братья Джонас» и ухмыляющийся с ветки ленивец. А еще большая полка спортивных наград и большая плетеная корзина с мягкими игрушками. Я редко открывал сюда дверь и старался забыть об этой комнате. Но время от времени – неохота признаваться, как часто – заходил, садился в гигантское кресло-мешок и позволял себе вспомнить времена, когда мы все были в сборе и походили на семью. Вспоминал, как мы с Коллин втискивались на узкую двуспальную кровать, а Мэгги плюхалась между нами и мы читали «Спокойной ночи, Горилла» и ржали как дураки.
