Белый шум гудел в ушах, как сломанный радиоприёмник, застрявший между станциями. Он открыл глаза. Белый потолок с трещинами в углах, сероватые стены, облупленные, с пятнами сырости, будто слёзы старого здания. Пахло дезинфекцией, металлом и чем-то горьковатым – кровью? Или это только казалось, въевшись в его кожу после той ночи. Больница выглядела забытой, где-то на отшибе – за мутным окном густой лес, тёмный, с шорохом ветра в листве, как далёкий шепот. Койка скрипела под ним; простыня холодная, липкая от пота, прилипала к бёдрам. Тело болело, будто его разобрали по кусочкам и собрали кое-как – рёбра ныли, швы тянули кожу. Голова – пустота, лишь гул и тяжесть. Авария – единственное, что он смутно помнил: дождь хлестал по стеклу, фары выхватывали мокрый асфальт, веки отяжелели, и машина сорвалась в кювет. Скрежет металла, дребезг разлетевшегося стекла, запах бензина и крови – а потом тьма. Очнулся уже здесь, с небольшими швами вдоль рёбер, в больничной пижаме – серой, застиранной, с разрезом сзади.
– Ну наконец очнулся, – раздался хриплый голос с соседней койки. – А я уж думал, всё, покойничек.
Говоривший – мужик лет пятидесяти, с сединой и хитрой ухмылкой – почесал щетину. Его звали Пётр, попал сюда с переломом ноги после пьяной драки в баре.
– Меня Пётр зовут. Ты-то кто будешь?
Он не ответил. Не помнил.
– Да ладно, не парься. Тут весело, как в морге. Развлекаемся тем, что гадаем, кто первый на выписку, а кто в ящик, – хмыкнул Пётр.
– Заткнись, старик, – лениво бросил парень лет двадцати на койке у окна. Худой, жилистый, с татуировкой змеи на шее. Дима. Нога в гипсе – сломал, когда гнал на мотоцикле под сотню по мокрой трассе после шумной вечеринки. Выпил лишнего, музыка ещё гудела в ушах, дорога блестела от дождя. Шлем спас голову, но колесо зацепило бордюр, байк кувырнулся, и он рухнул в грязь, крича от боли, пока нога хрустела под весом железа. Теперь лежал тут, ухмыляясь, будто это его личный курорт.
– Дай человеку прийти в себя, – добавил Дима, глядя на новенького.
В углу сидел третий – молчаливый, с перевязанной головой. Взгляд в стену, только мычал. Упал с лестницы, говорили, но его пустые глаза скрывали что-то большее.
Дверь скрипнула. Вошла медсестра – молоденькая, лет двадцати двух, с короткими светлыми волосами и пухлыми губами, блестящими от бальзама. В руках поднос с градусниками. Халат тесноват, обтягивал грудь, бёдра покачивались при ходьбе. Она улыбнулась ему чуть шире, чем остальным, и её голубые глаза задержались на его лице.
