Мое знакомство с ведической культурой началось в тот день, когда в коридоре общежития для аспирантов университетский друг протянул мне отксерокопированную книжечку небольшого формата. Это была «Бхагавад-гита, или Песнь Господня» в переводе А. Каменской и И. Манциарли.
До сих пор отчетливо помню ошеломляющее впечатление, которое произвела на меня эта книга: «Если написанное здесь правда, то я должен жить по-другому». Слово «если» в этой формуле стояло для порядка. Горделивая привычка все проверять на собственном опыте не позволяла мне признаться, что на каком-то глубинном уровне я уже согласился со всем, что было написано в «Гите», хотя бы потому, что она возвращала моей жизни высший смысл. Внутренний голос настойчиво твердил: «Это не просто книга. Книги, даже самые лучшие, так душу не переворачивают. Сама Истина разговаривает с тобой. Разве не ты искал Ее? Разве не ты проклинал свою жизнь за то, что она насквозь лжива? Теперь тебе нужно просто принять все, что здесь сказано, и попытаться начать жить по-другому».
Мысль о том, что придется кардинально изменить свою жизнь, конечно же, испугала меня, но и обрадовала. Проклятые вопросы о смысле бытия мучили с детства, но до окончания школы, а потом химического факультета МГУ у меня оставалась какая-то надежда, что ответ на них найдется, когда я стану серьезно заниматься настоящим делом, к которому себя готовил, – наукой.
Однако, когда я поступил в аспирантуру и немного поработал в одной из лучших лабораторий Института молекулярной биологии, эта надежда рухнула, чуть не похоронив меня под обломками. Я не мог больше себя обманывать – наука оказалась такой же фальшивой бессмыслицей, как и все остальное.
Главная моя претензия к науке была связана с ее методологией. Для того чтобы понять, что такое жизнь, мне полагалось сначала умертвить объект своего изучения. И я никак не мог убедить себя, что жалобно верещавшие под моим скальпелем крысы, которым выпала честь пожертвовать своей печенью ради торжества науки, заблуждаются. С точки зрения науки, они были всего лишь расходным материалом. Но согласиться с этим означало согласиться также с тем, что и моя жизнь тоже всего лишь «способ существования белкового тела», столь же бессмысленная, как жизнь крысы.
