Более-менее смышленый ребенок в осях, как говорят инженеры,
понимает жизнь годам к тринадцати. Так считают те, кто думает, что
имеет право давать такие оценки. Речь, конечно же, идет не о
подробной карте устройства, а скорее об ощущениях и
предвкушениях. И тем не менее они включают подобные оговорки в
свои рассуждения. Они безапелляционны, им не нужны
собеседники. А детям нужны, но их, как правило, нет. Поэтому дети
тоже безапелляционны, ибо им надо строить свою отдельность. А
как? Только выращивая самомнение.
Вот так и Федор начинал свою самостоятельную интеллектуальную
жизнь. А ужас открывшейся тайны конечности жизни ее закрепил
навсегда. Эту нелепость он так и не преодолел. Хотя все время3
пытался. Но в какой-то момент ему попался Камю, и все
окончательно пошло прахом.
Цинизм француза, сочетающийся с легкостью его мысли, поставил
точку в глубине. Ведь куда дальше Камю? Дальше некуда.
Но мы все так. Быстро переключаемся, рассеиваемся – и вот уже нет
тяжких мыслей в повседневной суете, испуг растаял, дверь в подвал
надежно заколочена, и все катится дальше. До следующего раза.
Вот так Федор и жил. Потом стал Федором Александровичем, а
потом вышел на пенсию. Опять неожиданно. И вот тут все
покатилось как-то тяжело, без дороги, по незнакомому маршруту.
Его появилось много и резко. Сначала он сидел целыми днями в
соцсетях, потом смотрел сериалы, потом пил. Но времени все равно
было невпроворот.
Пробовал читать. Записался на спорт. Ходил на экскурсии и узнал
много неизвестного про город и окрестности. Театры и музеи были
пройдены вдоль и поперек. Их было не так много.
Сделал круг еще раз. Он оказался быстрее. Раньше казалось: вот
будет время – буду читать, смотреть, ходить, думал Федор. Время
появилось, а желание прошло.
Вот всегда так, думал он. Возможное не нужно. Недостижимое
желанно. Нет баланса. Не хочется того, что есть. И быстро движется
к исчерпанию вообще. Депрессия.
Но он был не подвержен. Не глубок, наверное, поэтому грусть сильно
тоже не забирала: так, бывала хандра иногда. И все.
Но было во всем этом одно «но», и оно было непостижимо. Для чего
это все? Нет цели и никогда не было. В суете не очевидно, а теперь,
наедине со временем, так выпукло.4
