Господа, у нас есть оппоненты, которые читают наши беседы о Цезарях не без строгости и не без возражений. Они не допускают, что наши суждения об Августе и Тиберии имеют общее значение; они отказываются признать, что частные примеры могут служить доказательством. Ваша суровость по отношению к этим двум императорам, говорят они, несправедлива и применима лишь к их личностям. Ошибки этих великих людей свидетельствуют против них самих, но ничего не доказывают против теории, которую они представляют. Человеческая неполноценность не должна подрывать величие власти. Август – выскочка, сформированный гражданской войной; Тиберий – чужак, искалеченный тиранией Августа. Ни одна из этих душ не развивалась естественно, в колыбели очарования, в serene атмосфере, в живительном свете всемогущества.
История, господа, служит нам как нельзя лучше, ибо она представляет ряд императоров, которые удовлетворят всем требованиям проблемы. Рожденные в пурпуре, воспитанные в троне, идолы толпы, любимцы солдат, они происходят от самых благородных и достойных родителей; они – потомки республиканца Друза, честной Антонии, обожаемого Германика, гордой Агриппины; кровь, текущая в их жилах, предназначена для добродетели, популярности, самопожертвования. Страстно желаемые, эти принцы обещают Риму сладости золотого века. Их качества должны быть наследственными и могут возвышаться над вселенной, склоненной перед ними с любовью. Подобно тому, как для участия в скачках выбирают самых благородных лошадей, так и мы берем отпрысков семьи, исключительно либеральной, где гений, прямота, бескорыстие, человечность, уважение к законам являются традицией и где свобода имеет своих мучеников.
Однако кровь Германика оказалась более губительной для людей, чем кровь самых ненавистных тиранов: она не выдержала испытания безграничной властью и породила таких чудовищных эгоистов, что их сравнивали с монстрами. Это сын Германика, Калигула, это брат Германика, Клавдий, это внук Германика, Нерон, то есть безумец, глупец и лицедей, которые станут палачами римлян и орудиями необратимого политического краха. Никакое доказательство не может быть более решительным против защитников личной власти. Кажется, что в эпохи упадка сама добродетель становится лишь приманкой для рабства, а популярность превращается в яд, обращенный против родины.
