Анеля видела из-за пуни[1], как всё принаряженное семейство Шапелей садилось в линейку[2]: жилистая носатая тётка Альбина в кружевном воротничке, все три сына. Старший с женой. Поедут до службы панами. Младший Антусь сел последним. Вертит своим светлым затылком – кого высматривает? Она знает, кого, – её, Анелю. А что смотреть. Разве что ручкой помахать – до встречи? Ей линейка не положена. Жабраки[3] на линейках в костёл не ездят с хозяевами, даже если родственники. Бедные же родственники. Без мужского плеча. Тётка Альбина кусок хлеба даёт на своём хуторе заработать, потому что – кто ж знает, как всё обернётся. Это тут они жабрачки, а отец и братья в Петрограде остались, и разрешат если выехать – ведь разрешат же когда-нибудь?! – то ещё неизвестно, кому будет жить сытней да красивей. Может, и самой тётке Альбине тогда от них помощь чем будет – вдовья жизнь не мёд, хоть и на хозяйстве. Не такие уж они и паны, хоть и на лошадях раскатывают.
Не дожидаясь, когда линейка тронется со двора, Анеля скрылась за углом пуни, сняла башмаки, подхватила их и бросилась со всех ног через заросли жульвицы[4] на сажелках[5]. От Детковцев до костёла вёрст пять-шесть. Хорошо, что день не жаркий. Будет тебе, Антусь-красавчик, удивление. Только бы платье свое единственное не изорвать по кустам да по тёмной еловой пуще, она короткую дорожку знает.
В костёле за всю службу Антусь так и не смог отвести взгляд от знакомого синего платьица в дальнем углу впереди. Так хорошо видна и вся её головка в мелких кудряшках, и тонкая линия щеки в солнечном луче из высокого окна, и нежная шейка, и как слабо шевелятся губы в молитве. Смотри себе вдоволь, никто не помеха, но ведь не насмотреться досыта… А раз или два она чуть обернулась украдкой, и он замер, как от удара, когда полыхнули голубые кристаллы её глаз под разлётом роскошных бровей. Анеля… Аньол, ангел небесный… Матка бозка, ничего красивей и лучше нет. Нех бендзе похвалёны Езус Христус, ктуры ствожил небо, земля, зелёны гай, мне и тебе
