Магистр Темпли, исповедующий Правый Путь, становится Ипсиссимусом, но отказывается покидать этот плотный мир, пока живые существа, количеством по священному числу, не достигнут Вознесения. Его подход и идеология – помощь через Милосердие.
Магус, исповедующий Левый Путь, становится Ипсиссимусом, но отказывается покидать этот плацдарм для тренировки и обучения душ, пока живые существа, количеством по сакральному числу, не последуют его примеру и не превзойдут Человеческую Форму. Его инструмент и суть – помощь через Строгость.
Клинок с сухим скрежетом вырвался из ножен, привлекая внимание Госпожи Смерть.
Фукухира привязал руки и ноги пленника к столу, теперь не сбежит. Тот в ужасе неотрывно глядел на Фукухиру, не имея сил произнести даже слова, в его пересохшем рту язык отказывался двигаться. Страх сожрал все силы, подавил волю, пленник часто-часто дышал сквозь приоткрытый рот, холодный пот градом струился, скатываясь крупными каплями с бровей в глаза. Больно? Больно. А вытереть некому. Остаётся моргнуть два раза, прищуриться и смотреть дальше на приготовления палача. Запомнить бы его, такого не забудешь. Но тот в маске. Если только глаза. Но палач будто специально не смотрел на свою жертву.
Экзекутор, не торопясь, но уверенными, годами наработанными движениями набрал в шприц яду и подошёл к привязанному Хатсуби. Мазок по вене, холод, боль. Яд вошёл в контакт с кровью, разгоняясь по организму. Двадцать вдохов-выдохов жертвы, десять ударов сердца, три удара сердца и три вдоха-выдоха Фукухиры. Его хладнокровию и спокойствию мог бы позавидовать и монах. Фукухира не получал низменного удовольствия от процесса, это его не трогало. Мыслями он был словно не здесь, превратившись в свою Функцию, в свою Миссию. Пленник обмяк, глаза помутнели, подёрнулись поволокой, стали медленно закрываться. Сердце замедило бешеную скачку к скорому завершению страха неизвестности, дыхание выровнялось.
Пронзительно и сосредоточенно глядя на замеревшего Хатсуби, Фукухира приблизился вплотную и занёс нож. Резкое движение, разрез. Кровь выступила из раны, маня своей свежестью и яркими красками. Пленник издал стон, не приходя в себя. Эхо боли. Ещё живой. Пока больно – радуйся, всё ещё в бренном теле.
Твёрдый жёсткий голос, привыкший повелевать и отказывающийся слышать возражения, пронзил звенящую тишину комнаты:
