Вода в аквариуме казалась густой и мягкой. В ней плавал солнечный блик, примостившийся на спине золотой рыбки, которую кто-то назвал так в надежде на чудо. Луч пропустила крошечная, словно проткнутая леской, дыра в портьере. Окно закрыто – на улице слишком солнечно.
– Слишком солнечно.
– Что ты говоришь?
– Ты же спросила: почему я задернул шторы?
– Я не спрашивала… Но раз уж… Так почему?
– Слишком солнечно.
– Ты же любишь солнце.
– Недостаточно. Она – солнечная. Я любил ее недостаточно.
«О господи, – вздохнула она про себя. – Опять он…»
– Ее? Ты о Кате?
– А о ком же еще?
Помолчав ровно столько, сколько необходимо человеку для того, чтобы освоиться с тем, что его существование кажется совершенно бессмысленным, Наташа подтвердила тоном, свободным от эмоций:
– Ты прав. Она солнечная.
Ей представилось, что Арсений сам проковырял эту дырочку в портьере, чтобы тайком заглянуть в тот мир, где была Катя. Там был цветочный рай и всегда светило солнце, которым она надеялась согреться без Арни…
– Знаешь, чем я тут занимаюсь? Сижу и на разные лады повторяю свое имя. Что ты так смотришь? Не настоящее, конечно. То, как она меня называла. «Арни».
Вытянув шею, он выглянул из-за аквариума:
– Ты ведь понимаешь почему?
– Кажется…
Наташа подумала: если знать, что в этом имени больше Кати, чем его самого, тогда можно признать – то, чем Арни тут занят, не так уж безумно.
– Интересное имя, – заметил он так, будто речь шла о ком-то постороннем. – Оно может быть раскатистым, а может быть протяжным. Как захочется.
– Еще его на французский манер можно произносить. Тогда это звучит как название вина.
Но ее попытка войти в Катину фантазию была отвергнута с ходу. Арсений отрывисто произнес:
– Нет. Это будет уже не то. Она так никогда не произносила.
Наташа не позволила обиде даже приподняться:
– Ты совсем измучил себя. Уже столько месяцев прошло… С чего ты взял, что сегодня она придет тебя поздравить? Тридцать пять лет – не бог весть какая дата… Катя ведь ни разу не заходила после вашего развода.
– Мне тошно…
Арсений сморщился и посмотрел на нее взглядом, в котором Наташа, если б захотела, различила бы отвращение. Казалось, будто он только теперь почувствовал вкус настоящей жизни, а до того Катя перебивала собой все.
