Над обугленной равниной стоял выжженный солнцем небосвод, мутный от химической пыли и чуждого сияния, которое пробивалось сквозь серые пелены атмосферы. Пологие склоны отдалённых кряжей выступали из дымки, словно обрывки давно забытых гор, что когда-то хранили силу и величие, а теперь лишь безмолвно возвышались над истлевшей землёй. Тут, под коркой уже не песка, а измельчённого пластика, пропитанного ядрами старых бомбардировок, всё носило следы разрушений – ни травинки, ни живого дерева, ни даже обломков прежней цивилизации, которые не были бы изъедены ржавчиной и пеплом.
Ветер, лишённый мягкости и тепла, гулял меж ломких остовов высохших кустарников. В его завываниях чувствовался не столько гнев, сколько бессмысленная тоска разорённого мира. На горизонте висели тусклые лиловые и красные отблески – в этих отцветших красках читались отголоски давно сошедшегося счета между человеком и его безумием. Путники шли, прикрывая лица масками, чтобы не вдыхать ядовитую пыль, которая оседала на губах горьким осадком. Они были всего лишь горсткой: шестеро в выцветших плащах, с подтёртыми нашивками и символикой каких-то прежних времён, которые уже не имели значения. Их оружие болталось за плечами, а в кобурах у троих поблёскивали самодельные пистолеты из сплавов, собранных на дне заброшенных шахт.
Среди них выделялся невысокий мальчишка, которому не должно было быть и шестнадцати, но по усталому взгляду из-под разодранного капюшона можно было подумать, что он старше. Его глаза были вечно прищурены, будто он с трудом переносил этот вечный пылевой свет. Некоторое время тому назад он потерял родителей – впрочем, в этих местах подобная история никогда не звучала как исключение. Здесь чужая смерть не вызывала удивления, а жалость давно не имела веса. Но он шёл дальше, задыхаясь от сухого ветра, засасывая в лёгкие горечь пепла. Он жил – и этого было достаточно.
Когда группа подошла к осколкам бетонного блока – останкам какого-то агитационного монумента прежних властителей, – мальчишка остановился, чтобы прочесть выцветшую надпись. Часть букв стёрлась, часть была избита осколками снарядов и пулями, но уцелели фрагменты слова «ПРОЦВЕТАНИЕ», выглядевшие теперь издевательским шрамом на лице истерзанного железобетона. Путники переглянулись, и один, самый старший из них, с глубокой морщиной на переносице, негромко усмехнулся.
