Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого

© Вячеслав Николаевич Курицын, 2024

© «Время», 2024

Сергею Титинкову

«Войну и мир» я обнаружил в домашнем книжном шкафу полвека назад, в восьмилетнем возрасте, и был заворожен валом французского языка на первых страницах. Я пробовал читать и сам текст, и перевод, ничего в них, разумеется, не понимал, но помню, как раз за разом открывал коричневый том, чтобы убедиться, что французский на месте, что мне не привиделась такая причудливая книга. «Война и мир», как вы знаете, переведена на десятки наречий, но в подавляющем большинстве изданий французский не сохраняется, тоже сразу переводится на сербский, итальянский или турецкий, и читатель лишается этого удивительного, принципиального для шедевра Толстого двуязычия. То есть, с первых же страниц читает какую-то другую книгу.

Я листал ее дальше, всякий раз притормаживал на диковинной карте Бородинского боя, где поверх собственно карты, поверх речек и сел, поставлены такие будто бы штампы с разъяснениями: «Предполагаемое расположение французов», «Действительное расположение французов» и то же самое с русскими. Я видывал уже и другие книжки с картами, но эта была особенной, как бы сама себя опровергала. И есть еще в книжке шифр, благодаря которому Пьер Безухов превращал свое имя в 666! Я читал к тому времени конандойловых «Пляшущих человечков», встречал игры с числами в детских книгах, но тут-то Лев Толстой, странно обнаружить такую игру у настоящего великого писателя.

Я долистывал до конца, до загадочного нароста в сто философских страниц – и тут я вряд ли прочитывал больше половины предложения, но снова не мог не видеть странного устройства текста, где из глав про войну и любовь вытекла вдруг река диковинных рассуждений, и снова удивлялся, как же странно это произведение выглядит. Почти ничего еще не зная о содержании, я был впечатлен его конструкцией.

Не могу побороть соблазн объяснить именно этим ослепляющим впечатлением свои последующие культурные интересы. Меня всю жизнь занимает внешность текста, буквицы и виньетки, в детских журналах я больше всего любил, когда слово, скажем, «паровоз», заменялось изображением крохотного паровозика, мне нравится топография листа научной монографии, что испещрен квадратными скобками и звездочками, я симпатизирую футуристике в стихосложении и радуюсь, когда на картине в музее что-нибудь написано.