В густом старом лесу, на обширной поляне, окруженной вековыми елями, ютилась маленькая деревенька. Всего-то два десятка, потемневших от времени, но крепких и опрятных изб, накрытых тугими вязанками, выгоревшего на солнце, сена. Рядом весело журчал ручеек, неся звонкие воды к прозрачному пруду, скрытому в глубине чащи. Девушки очень любили нежиться в его ласковой, согретой солнцем воде.
По краю деревни тянулась дорога в соседнее село, обычно грязная и разбитая, но сейчас сухая и твердая как камень. В траве, на обочине, дремали две вислоухие собаки, лениво отгоняя хвостами мух и поднимая облачка пыли. У самого ручья стояла маленькая баня, из почерневших бревен, переложенных мхом.
Вечерело. Из леса вышел высокий парень и тревожно оглянувшись, пошел к крайней избе, стоявшей возле старого тополя. Он поднялся на крыльцо и негромко постучал. Маша, крепкая розовощекая девушка, накрывавшая на стол, поправила тяжелую косу и поспешила к двери.
– Это ты, Егорушка? – спросила она, и ее голос зазвенел от радости.
Бабка в грубом домотканом платке, заерзала на лавке, сердито поджала губы и покосилась на огонь, защитник рода, горевший в очаге. Маша распахнула дверь и Егор, наклонив голову, чтобы не зацепиться, вошел в избу.
– Что же ты это, мил человек, все ближе к ночи бродишь? – ехидно поинтересовалась бабка.
– Да ладно вам, бабушка! -всплеснула руками Маша. – Он же говорил, что из соседнего села идти далече. Садись, Егорушка, мы, как раз вечерять собрались.
Егор смахнул с грубой рубахи прилипшие иголки, бросил косой взгляд на старуху, пригладил пятерней непослушные кудри и сел.
Ели молча, только Егор с Машей обменивались счастливыми взглядами, что-то неслышно бурчала бабка, да зевал кот на подоконнике. Маша украдкой поглядывала на парня и улыбалась, скромно опуская глаза, смущенная его горячим взглядом.
– Давайте я вам крыльцо поправлю, – поев, предложил Егор. – А то вон, покосилось совсем.
– И то верно! -поддакнула бабка. – Хоть какая польза от ваших посиделок будет!
– Бабушка! -вспыхнула Маша, вскакивая. – Пойдем, Егорушка!
Егор чинил крыльцо, а Маша помогала, радуясь и робея, когда касалась его крепкой, загорелой руки.
