Сквозь прозрачную завесу дождя, обрамляющую серое тусклое небо, улицы старого города предстают во всей своей угнетающей красе. Мокрые, облезлые дома, с их обветшалыми фасадами и покосившимися окнами, напоминали судьбы заблудших людей. Их стены, терзаемые временем и судьбой, хранили воспоминания о тех, кто когда-то жил здесь, мечтал, любил и страдал. У каждого был свой рассказ, но в эту дождливую пору звучал лишь тихий стон, едва различимый, словно он был всегда тут, под слоями холода и непогоды. Каждый звук здесь, от шороха ветра до тихого стука капель по крыше, казался предвестием неведомой скорби, которая пронизывала пространство, впитываясь в камни и деревья, в саму душу города. Дождь, этой холодной слезой зимы, смывал холодную плитку тротуара, по которым нищие с черными зонтами бредут, как тени в надежде выискать свой свет. Но, несмотря на унылую картину, где каждый взгляд обнажал тоску, мы заглянем в одно окошко…
Очнувшись от краткого сна, он уставился в потолок, в его голове не было совершенно не каких мыслей, не идей, не фантазий, в общем, одна лишь пустота. Снова, помутневшие глаза и застывший ужас на его лице, запекшаяся кровь из носа, синие, дрожащие руки, закаменелые кости, судороги, оттягивающие всю плоть в земле, слезы, катившиеся по щекам, и, с уст не разборчивый тихий бред. Минут десять, впрочем, лежал он неподвижно в своей постели, лихорадочное состояние не покидало его, всё видимое утратило свой цвет, размытые контуры предметов слились в серые фигуры. Он слышал только одно – ритм своего сердца. Внезапно, поток воспоминаний хлынул в сознание, и он вновь увидел лица, давно забытые, но каждое из которых было пропитано разными воспоминаниями, они сменялись с друг-другом, чередуясь, словно сговорившись. Вскоре, однако ж, чувства Сени стали яснее и отчетливее, он зажмурившийся, переводил своё дыхание, испарина текла по его челу. Вскоре, он мягко улыбнулся, он овладел собой…
– Было без малого пять часов утра, как паренёк шестнадцати лет, Арсений Держин, или же по-домашнему Сеня, пробыл в «лихорадке», в общем…Гм! Ну, и что ж было дальше?» – ожидающе спросил Дмитрий Лукич, единственный брат матушки Сени, собственно дядя, приезжавший только по особенным случаям.
– Так, Арсеньюшка, брат мой, попытавшийся встать на своих слабых, (очень слабых ногах!) Вдруг, так и упал на пол, без сознания! Я как только услышала этот грохот, я так сильно испугалась… – Софья Лукинична, не удержавшись взрыдала, вытирая слёзы своим батистовым платком.
