Сегодня за окном уныло накрапывает дождь, и мне хочется подольше поваляться в кровати. Почувствовать тепло его руки, подышать дымом от его сигареты. Хотела бы сказать «понежиться на прохладных гладких простынях», но это будет неправдой. В такой кровати не нежатся – в ней вынужденно впадают в состояние короткого, тревожного сна, если повезёт. Или вертятся веретеном, накручивая на себя одеяло в тягостном ожидании рассвета, если фея старческой дремоты пролетела мимо приоткрытого окна. В этой кровати редко перестилают простыни, не взбивают подушки и уже не молятся перед сном. В ней чуть менее уныло, чем за окном. И всё же тут сухо и тепло, а влажность мне не к лицу.
Я хотела бы остаться дома, ведь дождь это лучшее оправдание тому, чтобы ничего не делать, никуда не выходить, не винить себя за бездействие. Какая уважительная причина – дождь идёт! Но мой старик медленно направляется в сторону ванной. Я знаю, что у меня есть ещё полчаса, в которые он будет медленно расстегивать мелкие пуговицы своей несвежей пижамы, злясь на свои непослушные пальцы и шёпотом матеря тех, кому не пришло в голову пришить пуговицы покрупнее. Потом он выдавит сразу из тюбика в рот пасту, потому что обязательно промахнется, если попытается намазать её по-людски на щетку – руки трясёт крупной дрожью, и всё реже ему удаётся с ней совладать. Чистя зубы, он усмехнётся, вспоминая, как она говорила именно так: «по-людски», и каждый раз злилась, поймав его на этом бытовом преступлении.
– Ну а я что, по-зверски? – пытался отшучиваться он, и в следующие пару дней делал так, как она просила.
