Возраст гусеницы

Меня зовут Ноа. Месяц назад мне исполнилось восемнадцать. Неделю назад умерла моя мать. Вчера я узнал, что меня не существует.

В ту ночь, когда меня настигло официальное совершеннолетие, мне приснился сон, виденный уже тысячу раз. При одной мысли о нем легкие отказывались расширяться, впуская в себя газовую смесь, необходимую для жизни. Это был один из тех снов, после которых я несколько последующих ночей не мог заставить себя заснуть. Организм не повиновался рассудку, и едва я соскальзывал на волнах усталости в зыбкое небытие, как еще большая волна выталкивала меня на поверхность, заставляя судорожно вздрагивать и хватать ртом непослушный воздух. Так повторялось снова и снова, будто, стоило мне закрыть глаза, кто-то клал на лицо невидимую подушку и прижимал невесомо, но настойчиво, пока я не начинал корчиться в постели, как выброшенная на берег рыбешка.

В этом сне я всегда был ребенком. Маленьким ребенком. И держал в руках коробку для ланча.

Она была жестяной, с тронутыми ржавчиной петлями. Краска на крышке облезла настолько, что рисунок стал едва различимым: что-то вроде зеленого лохматого монстра на голубом фоне с блестящими металлическими прорехами. Я представлял себе, что небо в мире, где жил монстр, было железным и сам он, наверное, тоже имел стальной скелет – робот, приставленный охранять сокровища, спрятанные под голубой крышкой.

Внутри коробки громыхало и звонко стучало, стоило ее потрясти. Я знал, что это. Камушки. Круглые, овальные и с острыми краями; плоские и выпуклые; целые и с дырочкой насквозь; одни гладкие, словно отполированные, а другие – шероховатые и зернистые на ощупь. Несколько камней были белыми, некоторые – розовыми с цветными прожилками, другие – зеленоватыми, сизыми или сиреневыми. Самые красивые сверкали и переливались радужными искрами на свету. Мне нравилось думать, что это самые всамделишные бриллианты.

Во сне я сидел на полу и любовался ими. Вынимал из жестяного домика один за другим, спасал от зеленого камнеглота, живущего на крышке, и раскладывал на ковре так, чтобы солнечные лучи зажигали скрытую в камне радугу.

А потом, как всегда, все вдруг резко изменилось. Солнечный свет погас. Я оказался внизу, в полумраке у подножия лестницы. И я знал, что сделал что-то не так. Сделал что-то очень-очень плохое. Гораздо хуже, чем напрудить в штаны, хотя чувствовал, что описался.