Глава первая. Призраки Форта Росс
Микроскопический городишко Йерба Буэна, основанный испанцами в тысяча семьсот семьдесят шестом году на берегу Тихого океана у пролива Золотые Ворота, был настолько ничтожным, что, согласно преданиям, лошади, коровы и овцы в нем уверенно преобладали над родом человеческим. Этого, впрочем, следовало ожидать: Йерба Буэна с испанского переводится как «добрая трава», наличие же оной предполагает пасущийся на этой самой траве крупный и мелкий рогатый скот, а вовсе не людей, которые, при всей их изощренности и прихотливости до прямого жевания травы доходят редко и предпочитают что-то более удобоваримое. Впрочем, уверенно говорить о количественном, а, главное, качественном превосходстве скота над хомо сапиенсами в тогдашней Йерба Буэне трудно, поскольку коров, овец и лошадей регулярно пересчитывали их хозяева, людям же никто точного учета не вел.
В тысяча восемьсот двадцать первом году Мексика стала самостоятельной, и Йерба Буэна от испанцев перешла под мексиканскую руку, что, однако, никак не повлияло ни на людей, ни на опекаемых ими сельскохозяйственных животных. На этом, правда, приключения городка не кончились – в конце американо-мексиканской войны он отошел к Соединенным Штатам и переменил название на Сан-Франциско.
Но подлинную революцию здесь произвело не переименование даже, а калифорнийская золотая лихорадка. В тысяча восемьсот сорок восьмом году на реке с патриотическим названием Американ-Ривер обнаружилось золото. Немедленно вслед за этим в Калифорнию со всего света ринулись сотни тысяч бескорыстных поклонников благородного металла, именуемых в народе золотоискателями. За какие-то пару лет население Сан-Франциско увеличилось с тысячи человек до двадцати пяти тысяч, которые навели там такого шороху, какого мир не знал со времен изгнания из рая Адама и Евы.
Меньше чем через десять лет золотая лихорадка выдохлась, однако за это время старозаветные порядки истребились тут окончательно, и все последующие десятилетия человеческое поголовье города росло такими темпами, которые не снились даже кроликам. К началу двадцатого века Сан-Франциско населяли без малого триста сорок три тысячи человек, а сам город, по твердому убеждению местных жителей, сделался американским Парижем. Нужно ли говорить, что из здешних обывателей настоящего Парижа никто и в глаза не видел? Но разве те патриоты, кто называет свои родные края земным раем, видели рай настоящий, небесный? Нет, да этого и не требуется – достаточно лишь всеобъемлющей, всепоглощающей любви к своей земле, а уж этого у граждан Сан-Франциско хватило бы на три города.
