***
Стая шакалов, сброд ублюдков и мерзавцев. Среди нас нет ни одной светлой души. Поэтому мы здесь. Караван из смотрящих и заключенных раз в несколько месяцев выдвигается в горы, чтобы отбросы общества смогли сделать хоть что-то полезное для других людей.
Я всегда плетусь в самом конце. Моя задача – не дать заключенным убежать из зарешеченной телеги. Они смотрят на меня сквозь прутья, как бешеные псы. Их ждут железные рудники – место, откуда никто никогда не возвращался, а меня – дорога обратно. За десять лет такой работы я знаю ее наизусть.
Наша военная часть квартируется в предгорной деревне, где мы, подобно скоту, ютимся в тесных помещениях. Едим, дышим, испражняемся и спим. Ничем не отличаемся от прочих животных. Даже имена у нас больше походят на клички, потому что нормальных людей не ссылают на такую работу. Тут у каждого за душой прячется черная гниль. Хотя есть исключения – хорошие парни, которым нужны деньги любой ценой. Но я не из числа.
Узкая дорога вьется вдоль горного хребта, потом поднимается выше, закручивается вокруг остроконечной возвышенности, а следом спускается вниз, к рудникам. Я иду в полной тишине, чем всегда сильно раздражаю напарников. Сегодня со мной новенький. Он еще никогда не видел гор и явно боится заключенных. Его по собачьи добрые глаза часто обращаются ко мне, когда телега, нагруженная людьми, опасно покачивается на поворотах, или когда узники начинают подшучивать над ним. Он не знает, должен ли что-то предпринять, а я молчу.
Я всегда молчу, потому что у меня не осталось слов для людей. Даже когда кого-то охватывает злость за мое поведение, или когда кто-то впадает в безумие от такой работы, или когда умирает от болезни или чего похуже. Я нем. И потому всегда один. Они опасаются меня, обходят стороной, иногда даже хватаются за амулеты. Потому что им есть куда возвращаться, когда окончится служба. У них есть дом. Я же знаю, что никогда не покину этой горы.
Дорога поднимается вверх, кони замедляют шаг. Их копыта тонут в снегу, который не сходит с вершин круглый год. Я люблю снег. На нем не утаишь ни следов, ни капли крови. Он – чистое полотно, и меня, как и моего отца, тянет на то, что можно замарать. Я не знаю почему. Возможно, потому что мне страшно представить, что когда я умру, от меня не останется даже воспоминания. Поэтому мне нравится, как мои ботинки погружаются в мягкий саван снега, оставляя после себя отпечатки.