Моя мама когда-то говорила мне: «Ты прожила несколько женских жизней, которых бы хватило на трёх или больше… Ведь есть прекрасные девушки, они не менее красивы, серьёзны и образованны, но они не нашли себе никого. А ты такая легкомысленная и, в общем, ничего особенного, но тебе почему-то везёт».
Не знаю, везло ли мне с мужчинами или нет, но действительно моя жизнь полна была всяких событий и впечатлений, связанных с любовными приключениями. Во всяком случае, она никогда не была подобна тихой заводи. Скорей всего, я сама, как только чувствовала штиль, начинала раскачивать семейную лодку до тех пор, пока она не переворачивалась. И тогда я, то погружаясь в глубину, то выплывая на поверхность, создавала вокруг себя подобие бурного моря. Может, это буря в стакане воды, но это и избавление от скуки. Я всегда внутренне протестовала против размеренности и житейских стереотипов, хотя, конечно, осознала это значительно позже, уже в зрелом возрасте. А тогда я металась между желанием быть свободной, как птица, и бесконечными «должна». Должна соблюдать рамки приличия, быть «пай-девочкой», как говорила мать. Она называла меня изгоем, воплощением несоответствия общепринятым нормам, чужеродным элементом, непонятно как оказавшимся в интеллигентной семье. А я завидовала цыганам, бродящим по свету и не имеющим никаких социальных обязательств. Или тем, кого не сдерживают никакие моральные нормы, – они могут запросто бросить семью и уехать на север или куда глаза глядят, не оглядываясь на мнение других. Я же всегда боялась, что «у папы будет инфаркт» (чем меня довольно успешно запугали) и он умрёт от переживаний, если узнает о моих проделках. Наверное, поэтому в детстве и юности я много врала, а сочинять и выкручиваться научилась не хуже какого-нибудь фантаста.
На самом деле я очень мало думала о мальчиках, а моя голова больше была занята мечтами совсем другого рода. В юности я жила с родителями и бабушкой в новом районе Москвы на проспекте Вернадского. Дом стоял в глубине квартала, и дорога к метро шла через пустырь, лет десять ждущий, когда на нём построят обещанную гостиницу с бассейном. День за днём, шагая через этот пустырь, сначала по дороге в школу, затем в театрально-художественное училище и на работу, я предавалась увлекательным фантазиям. О чём я мечтала, сейчас и не вспомнить, но знаю одно – в них не было места никакому практицизму. Вот одна картина встаёт перед моими глазами: я иду по заснеженному пустырю. Лёгкий морозец, я в беличьей шубке, такой же шапочке и с муфтой – всё это я сшила сама из облезлой, но широченной шубы, приобретённой в комиссионке. Я иду и мечтаю о том, что у меня живёт орёл. Огромный красавец-орёл, который залетает после охоты в окно, а потом опять, расправив крылья, улетает куда-то вдаль. Мечтаю в деталях, подробно, и продолжаю это занятие, стоя в метро и на подходе к угрюмому кирпичному забору Трёхгорной мануфактуры, где я работаю художником-оформителем. Мечтаю так увлечённо, что даже не замечаю окружающих, не фиксирую ни на чём свой блуждающий взгляд. Из мира грёз меня вырывает чья-то рука, торопливо сующая какую-то записку с телефонами и мужским именем. И это не единичный случай. В метро ко мне подходили познакомиться почти каждый день или, случалось, перед выходом вкладывали в руку записку. Время тогда было другое: люди, наверное, доверчивее – не боялись знакомиться на улице и в транспорте. А может, и сейчас всё происходит так же, просто ко мне уже никто не подходит?
