– Николай Павлович! Николай Павлович! Да проснись же ты, увалень!
Человек открыл глаза. Голос был отвратительно знакомым. Отвратительно потому, что с похмелья любой звук кажется чем-то средним между расстроенным роялем и ржавой пилой, слегка дополненным ударами кувалды в темечко. А знакомым… Уж денщика-то сложно не узнать. Да и кому еще, как не «дядьке», ходившему за тобой с малолетства, придет в голову обращаться к нему на «ты»?
Осторожно сползя с кровати, он встал и подошел к окну. Раскрыл створки, негромко скрипнувшие. Со стороны и не слышно, однако в нынешнем состоянии чувства у него были обострены.
– Чего тебе?
– Николай Павлович, курьер. Вас срочно в Петербург вызывают.
– Что случилось?
– Не знаю, не говорят. Но что-то важное. Капитан, преображенец[1], важный такой, что аж слова через губу цедит.
Последние слова прозвучали с отчетливо слышимым неодобрением. Все же денщик хоть и происходил из крестьян и в «няньки» был выбран из-за богатырской стати и преданности, а не за ум и образование, таскался за своим подопечным всюду. Много где бывал, многое видел. В том числе и разных людей, и на балу, и на войне. При этом очень часто потомственные аристократы, ведущие свой род чуть ли не от Рюрика, запросто ели в походе солдатскую кашу и рукоприкладством не увлекались. Все по заветам Суворова, с которым «дядька» хаживал в Италию.
Но были и другие. Чаще всего из тех, кто древностью рода похвастаться не мог, зато гонору хватило бы на десяток. Таких изрядно добавилось за последнюю сотню лет, и если основатели родов, получившие офицерские звания из рук Петра за подвиги в боях, по большому счету оставались все теми же солдатами, то их дети, а особенно внуки изо всех сил пытались забыть свои корни. С простыми солдатами такие не церемонились. Правда, здесь и сейчас вряд ли кто-то решился бы на рукоприкладство, понимая, какие могут случиться последствия, но «поставить на место» холопа – это они завсегда готовы.
– Ясно, – подопечный задумался. Потом обернулся на миг, посмотрел на кровать, на спящую женщину, прекрасную в своей юности. – А хотя бы насколько срочно – сказал?
– Говорит, только вам, лично в руки.
– Ну и пусть подождет. Что там могло случиться такого, что среди ночи будят. Скажи, через час… – тут он вновь скосил глаза на кровать и поправился: – Нет, через два буду. Все, иди уж, не стой укором совести.
