Лучше бы я не просыпался…
Парень проснулся от жуткой боли и первое, что он увидел, были покрытые сажей кирпичные стены. Подняв болящие глаза чуть выше, пострадавший заметил, что те были по большей части разрушены, кирпич благополучно рассыпался, а потолка вместе с крышей и вовсе не было. Угрюмое серое небо тюремным куполом нависло над несчастным миром.
Лежал очнувшийся на разбитой бетонной плите, густо усыпанной пеплом и мелким щебнем. Он лежал и ничего не мог вспомнить. Сознание делало отчаянные попытки смотреть в прошлое, но наблюдало лишь непроглядную темноту. В голове было пусто, парень не мог даже вспомнить кто он и как его зовут, о понимании что случилось и речи не шло.
Но было чувство, чувство до того стойкое и фундаментальное, что не вызывало совершенно никаких вопросов, и уж тем более никаких попыток с ним спорить – тут он совершенно один, никто ему не поможет, никто не введет в курс происходящего и никто не составит компанию. Очень противное чувство, особенно когда совсем ничего не понимаешь и беспомощен на столько, что практически только и можешь дожидаться своей незавидной и невзрачной участи. Это было подобно рождению, но такому, что родители ушли быстрее чем ребенок успел открыть глаза, разошлись куда-то медсестры, испарились другие роженицы и младенцы.
Взрослый младенец ещё долго лежал неподвижно, ничего невидящим взглядом смотря в сердитое небо и вслушивался в непонятное щелканье, разрывавшее мертвую тишину, и в гул, доносящийся будто бы из всех точек пространства одновременно и равно, так плотно вплетаясь в окружающую действительность, что казалось был вписан в нее изначально, был неразделим с ней. Или же был сотрясающе громким и величественным, но находился так невыразимо далеко, что тут были разлиты лишь его ничтожные отголоски. Впрочем, это было лишь то, что удавалось расслышать сквозь звон в ушах.
Неизвестный, в том числе и для самого себя, не знал, сколько времени он пролежал без сознания, и сколько пролежал уже с открытыми глазами, но в полной апатии. Но в какой-то момент ему это надоело, и он решил подняться. Только тогда он заметил, в каком удручающем состоянии находятся его конечности. Они словно были разрезаны на мелкие кусочки и вновь аккуратно собраны, густое сито глубоких порезов покрывало и руки и ноги целиком. Однако кровь не текла, только края ран были в широкой, покрывавшей почти всё остальное место на руке, окантовке из синяков, будто разрезы были нанесены тупым, зато очень тяжелым топором… Тем не менее, конечности функционировали, но ничего не чувствовали, только боль… Но боль довольно странную, странную на столько, что даже на уровне рефлексов было не понятно, как на неё реагировать.
