На дворе стояла ранняя осень. Деревья и травы в городе ещё не успели позолотиться, а Мадемуазель – исчерпать ресурс, в котором пребывают все люди после радостей летней поры. Ей было почти двадцать два, как и всегда в сентябре она ждала дня, который отмерит ещё один год её жизни, и была сосредоточена на том, что предстояло сделать, впрочем не успев ещё совсем погрузиться в быстрину повседневных событий, дебютом которой ещё со школы служило наступление осени, когда пришло письмо. Его письмо.
В век мессенджеров и социальных сетей бумажные письма были для Мадемуазель чем-то почти столь же диковинным, как чёрно-белые фото конца девятнадцатого – начала двадцатого веков. Ей приходилось посылать открытки из других городов в качестве сувениров, но писать и получать письма… От руки… Едва бросив взгляд на конверт, она узнала последовательно сначала почерк, и лишь после – имя отправителя. Мадемуазель была потрясена. Она этого не ждала и не могла предвидеть. Ей казалось, всё между ними давно закончилось. Откровенно говоря, закончилось даже не начавшись. Хотя бы потому, что он был старше. Потому что познакомившись, они были не в тех отношениях, чтобы смотреть друг на друга, как равные. Потому что она, даже будучи девушкой-подростком и благоговея перед ним, никогда не забывала, что он её учитель. Мадемуазель слышала истории о том, как школьницы и студентки влюблялись в преподавателей, но знала, что это не то, что она может принять. И он тоже. В этом отношении они мыслили одинаково. И хотя он был для неё больше чем учителем, а она для него вероятно – больше чем ученицей, ни один из них не переходил грань. Они даже не обсуждали это, просто чувствовали интуитивно и держали дистанцию, оберегая взаимный интерес и доверие, а ещё – границы друг друга.
Он… Мадемуазель не раз поражалась тому, насколько легче ей было держаться с ним, чем с кем бы то ни было из сверстников. Хотя бы потому, что будучи старше, он не обладал качеством неосознанной жестокости, свойственной некоторым юным взрослым, и в то же время был достаточно близок по возрасту, чтобы она не чувствовала неловкости. Он был из тех интересных собеседников, кто мог покорить её воображение, но
его манера держать себя не обманывала её ощущением вседозволенности. Друг… Кумир… Учитель… Последнее было основой, из которой возникла и развилась их ментальная связь, и оно же было ограничением. Это был баланс и, как следствие, тон их общения неуловимо колебался между тёплым дружеским и сдержанным деловым, так что мог бежать любых упрёков в непозволительной фамильярности. Саму мысль об этом Мадемуазель неизменно находила отвратительной.
