В комнате, чуть слышные, витали ароматы свежего чая и сандала. Тихая музыка наполняла пространство – густыми, хрипловатыми аккордами волновался гучжэн, нежно подпевала бамбуковая сяо. От чахая завитками поднимался пар, сливался с синим дымком курильницы, улетал под потолок. Я наблюдала за переплетением прозрачных струй над чайным столиком, ощущала приятное тепло чашки в моей ладони и невольную, неосознанную радость бытия. В глубине себя успокоение и свет. Я привыкла. Неужели? Я привыкла и больше не страдаю нашей отдаленностью.
Он сидел напротив, скрестив ноги, улыбался в пространство, и тихо говорил о жизни, о том, что его волнует и радует. Он не пил чая, забывшись, заговорившись, замечтавшись. Длинные, густые, орехового цвета волосы, забранные в хвост, покачивались над чайной доской. Зеленые глаза, устремленные в будущее, горели. В них, отраженные язычки свечей удваивались его несомненным волнением, наполнялись яркостью грядущих свершений. Он говорил – проникновенно, медленно. Никто и никогда так, как он, не мог нарисовать красочную картину словами. Его голос был еще одной мелодией, дополняющей музыкальное сопровождение нашего времяпровождения. Я заслушивалась и верила. Верила всему, каждому слову. А что мне еще оставалось? Только слушать и верить. Смотреть на него сквозь чайный туман. И ждать. Может быть, однажды случится чудо, которое сделает нас ближе? Чудо, которое разрушит тонкую стену пространств и времен!
Зачем-то же мы встретились однажды?
Я выпила чай, поставила пустую чашку на доску, неосознанно протянула руку, чтобы прикоснуться к его руке, замершей на крышке чайника, но не ощутила ничего. Мои пальца погладили воздух. Свет внутри мгновенно погас. Нет. Я не привыкла. Невозможно до конца принять необходимость оставаться на расстоянии. Я увидела, как исказилось страдальческой судорогой выразительное лицо мужчины напротив, как огоньки свечей в ярких глазах заметались, потревоженные. Он умолк на полуслове, поднял крышку чайника, залил душистые листья кипятком, подождал немного, перелил темную жидкость в чахай, потом разлил по чашкам, подвинул свою – мне.
– Пей, – сказал он, и я услышала, что его голос дрогнул, – Пей, и думай, будто прикасаешься губами к моим губам.
Сам поднял мою чашку.
Странное переплетение реальностей в самом деле позволяло мне чувствовать запах и вкус чая, заваренного моим другом, осязать шершавость чайной посуды. И темная доска из африканского венге была у нас одна на двоих. Однако у меня никогда не получалось подержать за руку этого человека, прикоснуться к жесткой, небритой щеке, к мягким, улыбчивым губам, к ямочке на подбородке. Мой друг был реален в другой реальности, недоступной мне. Он был недосягаем для меня, также, как и я для него.
