Надя снова видела тот сон, который, как груз плотной влажной земли над гробом, давил на нее безысходно и неотвратимо, искореняя любую легкую мимолетную мысль, возвращающую в мир живых. Само настоящее и ткань мироздания, казалось, были пропитаны запахами гниения и скорби, когда она просыпалась и пыталась выкорчевать то горе, что несли ей эти видения.
… Ее четырехлетняя дочь играла на берегу, был серый и пасмурный конец октября, время увядания, когда бесконечная морось превращалась в туман, сливалась с воздухом и подменяла собой весь окружающий мир. Грязь размазалась по розовым резиновым сапожкам дочери, и они стали серо-коричневыми. Девочка зачерпывала воду маленьким ведерком, хотя и на земле влаги было достаточно. Но дочь заходила в реку так, что мутный ил закрывал ступни, и возвращалась на берег, чтобы налить воду в маленькое самодельное озерцо. Каждый раз, когда она оказывалась в реке, сердце Нади замирало, и ее внимание все сужалось и сужалось, весь остальной мир размывался и концентрировался исключительно на шагающих сапожках: не слишком ли глубоко они погружались в илистую муть?
Вдруг что-то отвлекало ее на секунду – голос мужа вклинивался в ее сознание, и концентрация рассеивалась. Когда фокус возвращался на сапожки, они уже шли вперед: шаг, шаг, шаг, и берег круто уходил из-под ног, все тело девочки погружалось под воду…
Этот пережитый ужас каждый раз заставлял ее вздрагивать, скидывать оцепенение сна, но материнский инстинкт принуждал сознание вернуться в опасный для дочери момент – всем сердцем Надя тянулась туда, где ее ребенку грозила опасность. Но это уже было невозможно – реальность, где все хорошо, где дети в безопасности, мешала погрузиться обратно в тревожный панический сон.
Надя каждый вечер, засыпая, загадывала себе снова увидеть тот кошмар и переиграть его, обмануть законы подсознания и задержать концентрацию на сапожках, или протянуть руки и схватить, нырнуть следом – сделать хоть что-нибудь, чтобы не оставаться наедине с той беспомощностью, которая сводила с ума и портила весь последующий день мрачной предопределенностью грядущего неизбежного горя. Сон повторялся и повторялся регулярно, то раз в неделю, то по две ночи подряд, накрывая суетливые будни привкусом кладбищенской земли. Порой ей за обедом казалось, как она хрустит на зубах, лишает пищу вкуса, общение – радости, любовь – легкости. Она уже не могла понять, в чем причина – в снах или в ней самой, потерявшей себя среди обыденных дел, ежевечернего приготовления еды, утренней беготни, когда она отводила детей в садик, когда читала обязательную сказку на ночь и полностью игнорировала свои желания. Да и желания постепенно пропадали, стоило открыть рот и начать разговор с мужем, как все мечты тут же разбивались о семейный бюджет, его баскетбольные тренировки, важные даты и болезни детей, срочный ремонт после затопления ванной соседями сверху и прочую кутерьму, наполняющую обычную городскую жизнь.
