Пузырьки жира массово переливались из ложки прямо в тарелку с супом, затем снова забирались на нее, чтобы проделать раз за разом это, казалось бы, ничем не докучающее им, действие, возвращаясь назад. Круговерть мыслей и невысказанных фраз крутились так же в моей голове и не находили выхода. Не было той чаши, что переполнится терпением, увидев как с мерной ложечки моего огненно-красного языка пламени, кусающего больно, забывшего о том, что его предназначение греть, снизойдет едкий дымок, вызывающий слезы и желание уйти из подветренной стороны. Все, что касалось данной ситуации, находилось в пределах одного стола, накрытого на одну персону.
Кофе едва теплился, а суп так и не был тронут. Капельки его сущности, собранного из разных составляющих – как наше бытие, столь же условно, насколько хватит фантазии шеф-повара, перетекали из одного жидкого состояния в другое, как бы говоря этим "Где бы и кем бы ты ни был, ты будешь лишь каплей в этом остывшем подсоленном море". Моря, соленого от слез, пролитых шеф-поваром, который так же, не имея сил сказать о своих чувствах, выразить их настолько, насколько может понять другой человек, не обладающий даром украшать то, что очень скоро превратится лишь в несуществующее ничто.
Как можно опротиветь себе в ожидании того, что еще не случилось? Насколько хватает сил, чтобы думать о том, что произойдет и не делать чего-то, что может исправить положение?
Нет-нет. Есть только здесь и сейчас. Авось и пронесет. Авось нагрянет спасительный ангел, что заберет все несбыточные мечты и напрасные хлопоты и подпишет пером, выдернутым из своего ангельского зада, открытку, что ознаменует рождение нового тебя. И вот, новорожденный, сверкая только что прорезавшимися зубками и озорным глазом, начнет творить то, что задумывал изначально. Трубят трубы, воют сирены, красочный салют озаряет новую эпоху, победоносный марш идеализированных солдатиков, которые никогда не совершают ошибок, громко клацая белоснежными челюстями, бодро наматывает километры в новый мир, полный чудес и счастливых улыбок.
Но это утро улыбку не вызывало. Сколько бы я не пытался растягивать свой кривящийся рот в жалком подобии чего-то похожего на улыбку, но ничего так и не произошло. Чуда не случилось. Мышцы, которые, казалось бы, могли бы сделать одолжение, не слушались – они атрофировались еще при рождении, а тренироваться было некогда, ведь и так скоро все наладилось бы. Вот, вот… Снова завтра. Ничего, подождем…
