Глава 1
Готовь сани летом, а зима всё равно раньше придёт1.
«Триста двадцать две овечки, триста двадцать три овечки, триста двадцать четыре овечки…»
– Кхе-кхе!
«Триста двадцать пять овечек, триста двадцать шесть овечек…»
– Пора, хозяйка! Уж месяц взошёл.
«Триста двадцать ше-е-есть овечек… Нет, триста двадцать шесть было! Триста двадцать…»
– Хозяйка!
«…двадцать се-е-емь овечек. Двадцать восемь, тридцать две… Нет, какие тридцать две, когда их за триста было?..»
– Вы слышите?
«Тьфу на вас!»
Сквозь опущенные ресницы я ощутила, как на веки упал тусклый свет резко пахну́вшей свиным жиром свечи, но не подала виду, снова пытаясь начать считать в уме распроклятых четвероногих. И кто только придумал, что учёт этих блеющих созданий обязательно помогает заснуть?! Хотела бы я взглянуть на этого умника!
– Хозяйка? Вы слышите? – вновь неуверенно заскулили над моим левым ухом.
Я настойчиво продолжала делать вид, что сплю, ведь мне совершенно точно не хотелось вылезать из-под тёплых мягких перин на студёный воздух уже остывающей избы.
– Может, хватит притворяться? Все присутствующие прекрасно осведомлены, что у тебя очередной приступ бессонницы и сейчас ты не спишь. Вставай, твоё время пришло! – услышала я ещё один голос, вкрадчиво вещавший откуда-то сверху.
И, в отличие от предыдущего, этот звучал намного уверенней и даже чуточку сердито.
Едва уловимо прошелестели крыльев крылья, и кто-то тихо опустился в изголовье постели, едва не мазнув мне хвостом по носу.
– Вставайте, госпожа-а-а… Вста-ва-а-а-йте-е-е-е, – нежно протянули у меня над головой.
«Таким голоском неплохо бы колыбельные петь страждущим, то бишь страдающим от бессонницы», – размечталась я. Но не тут-то было!
– Подъём, Морана! – вдруг ни с того ни с сего гаркнул этот певец. От неожиданности я вздрогнула и резко открыла глаза.
– Совсем сдурел, что ли?! Чего орать-то так на самое ухо?
– По-другому вставать вы не соблаговолили.
– И что? Орать, значит, надо? Ты, птица неблагодарная! – Я села, скрестив на груди руки, и обвела гневным взглядом присутствующих.
Передо мной, едва возвышаясь над лавкой, стоял дрожащий от страха пузатенький старичок в когда-то белоснежной, а сейчас довольно замызганной рубахе, заплатанных портах и лаптях на босу ногу. В правой руке он сжимал подсвечник с коптящей свечой, которая ходуном ходила в трясущейся ладони, грозясь повергнуть и без того тёмное пространство избы в совсем непроглядную мглу. На его левом плече гордо восседал огромный филин, под тяжестью которого, скорее всего, и держался на ногах перепуганный моим взлохмаченным и гневным видом старичок. Птица невозмутимо вперила в меня немигающие янтарные очи. Старичок, выпучив тёмные глазёнки и подрагивая кудлатой бородой, уже был на грани обморока. Оно и понятно: будить Моровую