I
Солнечное веселое утро ранней весны. Широкая улица большого села полна жидкой грязи, луж и весенних журчащих ручейков. Издали, с высокой колокольни сельской церкви, несется радостный трезвон пасхальных колоколов. На углу широкой церковной площади над спуском к реке стоит маленький бревенчатый домик с высоким крыльцом. Около дома, где недавно работали плотники, лежат сырые пахучие балки, и это очень радует ватагу ребятишек, босых, с засученными по колено штанишками, с длинными волосами, остриженными в кружало; и только самый маленький из них – трехлетний карапуз – одет по-городскому: в курточку и картузик с лентами, в новенькие башмачки. Все на нем новенькое, нарядное, праздничное. Из кармашка виднеется серебряная цепочка часов.
Ребятишки содрали сырую кору с балки, мягкую с внутренней стороны, отделяют ее влажными, нежными лентами, вьют игрушечные вожжи и кнутики. Все они сидят на крыльце, занятые работой. Верховодит Таторка, самый большой. Остальные смотрят, с каким искусством вьет он сырую веревочку. Маленький стоит внизу, так как не может влезть по ступенькам иначе как на четвереньках.
– Вукол! – ласково говорит Таторка маленькому. – Что это у тебя на цепочке?
– Часы, – отвечает Вукол.
– Дай поглядеть!
Таторка сам вынул из кармана ребенка настоящие серебряные часы, понюхал их, лизнул и приставил к уху.
– Тикают! ей-бо! чево-сь там внутре тикает! Отцовы, што ль?
– На имянины подарили! – говорит Вукол и хочет взять часы обратно, но Таторка сел с ними на верхнюю ступеньку и занялся открыванием крышки.
Ребятишки, как мухи, облепили его.
Вуколу очень хочется получить обратно часы, но он стесняется настаивать, да и трудно влезть на крыльцо, не растолкаешь ребятишек: все они больше его.
– Ишь ты! – насмешливо говорит Таторка, – при часах! А картуз-то какой, с лентами да с цвятами!
Ребятишки засмеялись.
– Богатые, черти! – продолжал Таторка, ковыряя часы ножом.
Вукол, обиженный смехом товарищей, вспыхнул до ушей, снял картуз, сорвал с него ленты и искусственные розы, бросил их на землю, растоптал.
Ребята опять захохотали:
– Стриженный наголо, как татарин!
И занялись часами.
В больших глазах Вукола стояли слезы.