Ничего еще не случилось

Написать начало сложнее всего. Найти повод, правильно обратиться, задать общий тон, намекнуть на содержимое. Гриша был в этом не силен. Почувствовав, что сворачивает не туда и опять говорит совершенно не о том, он отодвинул от себя листок.

Спас, как обычно, Петрович. Упрямо боднул головой ногу, мурлыкнул, мол, ладно, Гринь, ничего. Завтра допишем. Потом, прихрамывая, побрел на кухню. «И то верно» – Гриша встал из-за стола, со звучным хрустом свел лопатки, размял шею, поморгал, включил радио. Там уже болтали сонные ведущие, значит, перевалило за семь. Выходит, опять просидел всю ночь…

Петрович охрипло мяукнул, и Гриша тут же кинулся на помощь – поднимать и усаживать на лежанку. Петрович жутко осознанным взглядом человека, которому этот мир уже абсолютно понятен, вперился в окно. Поседевший уже, с перебитой лапой и покрытой шрамами мордой, котяра все еще светился благородной красотой – белая манишка, белые чулочки, узор под носом точно гусарские усы. Стар только совсем. Стар и болен.

Снаружи было еще выжидательно темно и тихо. Глубокий синий затопил пространство между домами, чайки взлетели от мусорного бака и белой щебенкой рассыпались где-то вдалеке. Ни машин, ни прохожих, никого.

А в квартире Сурганова пела про воздух, сверху вниз по трубам рокотала вода, свистел закипевший чайник.

Гриша сделал себе чай, налил Петровичу кефира, чокнулся об его блюдце и замер. На «Питер ФМ» заиграло родное.

«На холодной земле стоит город большой» – ком в горле встал моментально. Гриша слушал эту песню с полуулыбкой, с набухающим теплом в груди, чуть покачиваясь. На припеве отошел от подоконника, отпихнул к стене раскладушку и встал в центре комнаты. Шаркая тапками, медленно закружился на месте. Правую руку поднял, развернув ладонь лодочкой, левой будто кого-то обнял. Закрыл глаза.

Мерещилось разное. Душистое, цветастое, масляное, блесткое, но по ощущениям совсем ноябрьское. Уже ушедшее. Насовсем. Кружилось вокруг как тоскливый полиэтиленовый пакет по трассе, постукивало воспоминаниями в виски, щипало за нос, подводило веки к тремоло, высекало…

Песня оборвалась телефонным звонком. Гриша мигом опустил руки и невольно задержал дыхание, будто окунувшись в ледяную воду. Петрович уже растекся по подоконнику и на телефон посмотрел недовольно, мол, разбудила старика, дура.