Прелестная фарфоровая балерина, стоя на одной ноге и изящно откинув назад другую, со скорбью в глазах взирала на стройное, облаченное в длинное шелковое платье тело, лежавшее на полу в луже крови. Лицо женщины хранило следы вечернего макияжа, отчего кожа ее казалась удивительно гладкой, без единой морщинки, а с затылка красными сгустками свисала запекшаяся кровь. Ухоженные волосы каштанового цвета, казавшегося натуральным, пушистым ковром разметались по полу, кое-где спутались, а некоторые локоны приобрели багряный оттенок. Рядом с телом, на самом углу массивного мраморного камина с бронзовыми украшениями, темнело уже заметно подсохшее красное пятно неправильной формы. Словно голодные падальщики, слетевшиеся на пир, вокруг тела копошились люди в форме и погонах, слепили вспышки фотоаппаратов, чьи-то руки расставляли желтые таблички с цифрами. А она лежала на полу, одинокая и холодная, как камень, и смотрела на окружающих пустым, затуманенным взглядом из-под полуопущенных век, будто лицезря то, что не дано видеть живым. Ее земное время навсегда остановилось.
Вопрос напрашивался сам собой: была ли смерть вызвана несчастным случаем. Или это убийство, и тогда кто и, главное, за что мог убить ее?
– Гамарджоба, – внезапно раздался голос появившегося в дверях рослого осанистого мужчины в черном костюме и шляпе.
– Разрешите представиться! Лейтенант полиции Ладо Метревели, – отчеканил офицер, молниеносно вытянувшись в струнку перед начальством. – Приказано перейти в ваше подчинение на время следствия. Я так много слышал о вас, батоно Гиви. Рад знакомству.
Старший следователь управления полиции Мтацминдского района вице-полковник Давиташвили Гиви Михайлович окинул взглядом мало походившего на офицера юнца с ароматом мальчишеского пота, с подозрением оглядел его гладкую кожу, как будто по ней редко водили бритвой. Копна его непослушных темных волос выглядела так, словно готова противостоять любой расческе, которая попробует ее усмирить. И эти очки, они были в совершенно несуразной оправе, которые бы больше подошли какой-нибудь библиотекарше. «Надо же, какой молокосос», – подумал он и протянул руку, и лейтенант после нескольких мгновений растерянности пожал ее. Рукопожатие у него было теплым и крепким, как у самого Гиви Михайловича, а улыбка, по-детски простая и открытая, довершила приятное впечатление.
