Начало
– Папочка, смотри, какой снег, пушистый и белый!
Под большим снежным небом, с раскинутыми в стороны руками, кружилась маленькая девочка, радуясь прогулке и тому, что рядом с ней ее папа. Она отпустила его лишь на мгновенье, чтобы плюхнуться в огромный сугроб, пробежаться по небольшой полянке и поздороваться с небом. Прохожих рядом не было и в тишине хорошо думалось. Шарль смотрел на дочку и плакал. Все усилия казались такими ничтожными, в сравнении с тем, что он может ее потерять. Уже позже, ближе к вечеру, они держались с дочкой за руку и медленно шли домой, пили горячий чай с сушками, болтая всякую ерунду в натопленной кухне. А сейчас Тася медленно накручивала завиток волос медного цвета на палец, вспоминая, как давно это было. Ее тело била мелкая дрожь и в голове, как в пустой консервной банке, монотонно и как-то даже весело звучала одна единственная мысль о состоявшемся сумасшествии. Страшно было очень, но она не показывала и малейшего вида, чтобы никто из пришедших не подумал, что она их боится. Она ловила ртом невидимые снежинки, равнодушно наблюдая, как жандарм зачитывал ей правила поведения на улице и в помещении. Красные мокрые губы говорящего то растягивались, то сворачивались в трубочку, то обнажали ровный ряд одинаковых зубов, под аккуратно подстриженными усами. Ну да, ну покормила она в городском парке рыжих белок семечками, ну кто ж знал, что роботам нельзя употреблять растительную пищу, ведь они были так похожи на настоящих и живых! Тася внимательно рассматривала голый палец. Когда-то, на месте протертой дырочки, была смешная челка вышитого цветными нитками зайчика. Теперь нитки выгорели, и заяц стал выглядеть грустно. Пальчик смешно покачался из стороны в сторону, пытаясь спрятаться в тапочке. Темные фигуры обступили Тасю, кто-то прикоснулся к ее шее. А потом все исчезло. И вокруг закружился снег. Белый и пушистый…
… Большое мрачное здание внушало уважение к себе каждому, кто обращал на него внимание хотя бы на мгновение. Казалось, само время застыло в серых плоских камнях, почерневших ставнях, тяжелых массивных дверях, обитых по углам позеленевшим кованым железом. Удивительно, но сегодня, 13 числа холодного зимнего месяца, внутренний дворик был залит ярким солнечным светом, который без особого труда проникал сквозь витражные стекла всех трех этажей каменных коридоров и раскрашивал затхлый воздух и истоптанный пол в синие и красные оттенки, словно в какой-то старой-старой сказке. Но сегодня с утра пыль была убрана, полы подметены и белоснежные скатерти украсили длинные столы в фойе, в ожидании важных гостей. Вокруг царило то самое оживление, которого так боялись каменные фигурки мифических животных, взирая со страхом сверху на шествующих незнакомцев в широкополых шляпах и клетчатых пиджаках. Аккредитованные журналисты жадно изучали разложенную на узких подставках литературу, курили длинные трубки и сигары, пытаясь запланировать свои несколько дней командировок как можно более эффективно. Мимо них, смеясь, сновали в обе стороны фойе молодые практикантки, впервые очутившиеся на этом празднике тщеславия. Пузырьки шампанского, в длинных хрустальных бокалах, поднимались вверх длинными ниточками, лопались на поверхности, источая запах успеха и роскоши. Все вокруг было наполнено взглядами, звуками, прикосновениями, запахами и знаками. Все имело определенный смысл и значение. Все имело свою цену. Причем, необязательно в денежном эквиваленте. До начала конференции оставалось чуть больше получаса, и ожидание казалось той самой лакмусовой бумажкой, рентгеном, демонстрировавшим многое, что хотелось бы скрыть всем друг от друга – ненужных эмоций, поспешных чувств и острых фраз.
