В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной взаимной комбинации царят нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят, сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определённой цели в жизни, подвижники нужны, как солнце (…). Их личности – это живые документы, указывающие обществу, что есть ещё люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели.
Антон Павлович Чехов
В 1983 году, закончив третий курс юридического факультета, я покинул Париж, чтобы провести незабываемый месяц в компании моей двоюродной бабушки Елены и её сына Тамаза. Они жили в Тбилиси, столице тогдашней Советской Грузии.
В следующий раз я попал в Грузию только в 1990 году, когда СССР уже находился на грани развала. К тому времени тётя Елена умерла, и мне было больно смотреть, как страдает Тамаз. Он любил свою мать больше всего на свете и ни на минуту не оставлял её со дня ареста отца в 1937 году.
Однажды вечером мы поехали на кладбище почтить память тёти Елены. За рулём видавшего виды «жигулёнка» сидел Тамаз. Чем ближе мы подъезжали к кладбищу, тем эмоциональнее он становился. Стемнело. Начал накрапывать дождь. Мы ехали по скользкой и извилистой горной дороге.
Неожиданно Тамаз обернулся ко мне.
– Не боишься? – спросил он.
Словно стыдясь другого ответа, я твёрдо ответил:
– Нет!
Внезапно, к моему ужасу, Тамаз до отказа выжал акселератор. Я едва успел призвать на помощь своего Ангела-Хранителя, когда автомобиль вдруг вылетел с дороги и рухнул прямо на горное кладбище. Ветровое стекло разбилось. Машина буквально висела между двумя надгробиями, в метре от бездонной пропасти. С большим трудом, стараясь не нарушить равновесие, мы медленно выбрались из машины.
Мы спускались с горы молча. Неожиданно Тамаз сказал: «Надо же, ведь мы так и не доехали. Ещё и чужие надгробия разрушили».
Мы поймали попутку и в два часа ночи были в Тбилиси.
Наши ночные приключения закончились плохо, но могли бы закончиться ещё хуже. Я понял, что Тамаз, в ту пору уже 60-летний мужчина, на самом деле уже очень давно – возможно, в тот момент, когда на его глазах энкавэдэшники арестовали отца, – утратил не только ориентиры, но и ощущение жизни как таковой.
Я часто думаю о Тамазе и о миллионах других людей, искалеченных тоталитарным идеологическим проектом ХХ века. Я размышляю о пустоте, разрушающей их сердца, а также о современной глобальной политике, которая, сосредоточившись исключительно на экономике, только усугубляет их душевные раны.
