… осмысление своих собственных действий и их законов.
(I)Мадам де Монтескью.
Судьба удивительная вещь, и порой преподносит нам факты нашего существования, с которыми ещё несколько месяцев назад мы бы вряд ли смогли смириться. Но уже сейчас получаем от них демонстрируемое удовольствие и ищем в них биографические смыслы, чтобы впоследствии, листая пожелтевшие страницы старых дневников, тревожить себя неясными, отрывистыми образами прошлого, снедающими остатки отпущенного нам времени…
Это случилось в конце девяносто первого, начале девяносто второго годов. Я женился. Я поругался со своими друзьями. Мы расстались с нескрываемой враждебностью. Мы бросили учебу в институте и переехали жить из скупого на эмоции «столичного» севера в жаркую южную провинцию, променяв сырое студенческое общежитие на новую просторную квартиру родителей моей молодой жены, служивших геологами где-то между Чукоткой и Камчаткой.
Украина притягивает и завораживает своей домашней уютностью, бесшабашным богатством природы и воспеваемым гостеприимством. И начинает пугать своей лживостью, распущенностью и бессмысленной агрессивностью, когда проходит первое очарование от языческой скороговорки украинского слова. Впрочем, я тогда не догадывался, что разочаровывать – достоинство любой периферии. Будь то прячущийся за днепровскими лиманами Херсон или осыпающий гнилую штукатурку Ленинград.
В те дни я был великолепен. За полгода конкубинатной жизни я набрал свыше ста килограмм веса, и теперь только-только помещался в ванной нашей квартиры. Я держал дома черного кота, подобранного на улицах Ленинграда, при всяком удобном случае поминал Ницше и Достоевского, носил хайры, олдовые джинсы и феньку из кости тибетского яка, кичась перед окружающими своей нездешностью. Я пытался играть на бамбуковой флейте, приобретенной мной по случаю в букинистической лавке на углу Невского и Большой Морской, и сочинял неплохие, как мне казалось, песни, посвящаемые молодой жене.
В те дни Лёля действительно была достойна посвящаемых ей песен. За полгода конкубинатной жизни при росте сто семьдесят шесть она похудела до пятидесяти девяти, и теперь мы спокойно помещались вдвоем в ванной нашей квартиры. Она, убивая скуку, решала задачи по высшей алгебре, обладала плоским и упругим животиком и могла позволить себе трусики tanga. Она носила исключительно брючные костюмы из тонкого французского сукна на голое тело, наслаждаясь беспечностью собственной космополитности, и частыми молчаливыми и беспричинными недовольствами изводила до бессильной злобы своего молодого мужа.
